замедлить спуск, но это не дало никакого эффекта. Скольжение все ускорялось и быстро достигло, по оценкам Паррадо, скорости 60 миль в час[96]. Юноша попробовал тормозить пятками, но все попытки оказались тщетными, и он здорово испугался, что может опрокинуться и сломать ноги или шею.
Внезапно впереди, прямо по курсу, замаячил большой сугроб. «Если под снегом камни, — мелькнуло в голове Паррадо, — мне конец». Он врезался в снежную массу и остановился. Неловкий саночник не лишился чувств и даже не сильно ушибся. Камней под снегом, по счастью, не оказалось.
Спустя несколько секунд с ним поравнялся Канесса.
— Нандо, Нандо, ты цел?! — прокричал он.
Из сугроба появилась высокая шатающаяся фигура.
— Я в норме, — ответил Паррадо. — Идем.
Напарники продолжили спуск с большей осторожностью и к четырем часам дня добрались до широкого плоского уступа. Они понятия не имели, где находятся, но решили, что здесь им стоит отдохнуть и до наступления темноты высушить одежду. По их подсчетам две трети пути к долине уже были позади. Парни сняли гетры, чтобы просушить на вечернем солнце, а когда стемнело, залезли в спальник и уснули. Ночь выдалась не очень холодной, но сон их был тревожным.
Они проснулись, едва занялась заря, однако выбрались из спального мешка, только когда на него упали теплые солнечные лучи. Позавтракав сырым мясом и сделав по глотку бренди, ребята продолжили путь. Шел шестой день экспедиции. К полудню они добрались до подножия горы, оказавшись там, где и рассчитывали, — у начала долины, оканчивающейся вдалеке развилкой. Долина полого спускалась к западу (уклон не превышал десяти-двенадцати градусов) и была покрыта снегом, глубоким и рыхлым в это время суток, поэтому путники надели снегоступы. Когда они, пообедав, побрели вперед, тяжело ступая промокшими подушками по снежному месиву, солнце стояло прямо над ними. Обоим было жарко, но они предпочитали потеть под четырьмя свитерами, не тратя время и силы на раздевание.
На рюкзаке Канессы порвалась лямка, и ему пришлось остановиться, чтобы устранить повреждение. Он порадовался возможности сесть и передохнуть, так как уже начал терять остатки сил. Оглядываясь назад и видя Канессу сидящим в снегу, неутомимый Паррадо кричал товарищу, чтобы тот прекращал прохлаждаться. Канесса медленно вставал и начинал плестись вслед за Нандо. На ходу он молился. Каждому шагу соответствовало одно слово молитвы «Отче наш». Паррадо же больше думал о своем земном отце, нежели об Отце Небесном. Он чувствовал, что отец безмерно страдает и нуждается в нем, и шел вперед не столько ради того, чтобы спастись самому, сколько ради спасения этого человека, которого очень любил.
Вспоминая о своем спутнике, Паррадо оборачивался и видел Канессу в нескольких сотнях ярдов[97] позади. Он ждал, когда товарищ нагонит его, и давал ему возможность отдохнуть минут пять. Во время одного из таких привалов юноши приметили справа небольшой ручей, струившийся с гор. До этого свежую воду они пили только в первом своем походе. Висинтин тогда утолил жажду из солоноватого ручейка на скале. С места стоянки путникам было видно, что по берегам ручья росли мох, трава и камыши — первая растительность, встреченная ими за последние шестьдесят пять дней. Канесса, несмотря на усталость, набрал немного травы и камышей и сунул в рот, а также наполнил травой карман. Потом оба попили проточной воды и отправились дальше.
Вечером между ними разгорелся спор по поводу места для ночлега.
— Здесь негде спать, — сказал Паррадо. — Нет скал, вообще ничего нет. Пойдем дальше.
— Мы должны остановиться здесь, — настаивал Канесса. — Я выбился из сил. Мне нужен отдых. Ты и сам надорвешься, если не сбавишь темп.
Несколько мгновений в душе Паррадо боролись друг с другом неудержимое желание двигаться вперед и здравый смысл, заключенный в совете студента-медика поберечь силы. Становилось очевидным, что даже если Паррадо и выдержит такой форсированный марш, то Канесса подобный темп не потянет. Нандо согласился разбить лагерь на снегу. Стемнело. Ребята забрались в спальный мешок и согрелись несколькими глотками бренди. Затем легли лицом на запад — ведь именно там их ждала свобода — и принялись гадать, что готовит им день грядущий.
Они заметили, что солнце, скрывшееся из виду около шести вечера, все еще освещало гору у развилки на дальнем краю долины. Оба наблюдателя со все возрастающим радостным волнением сосредоточенно осмысливали значение этого открытия. Раз солнце, севшее на западе, продолжает освещать ту гору до позднего вечера, значит, позади нее нет других гор, которые преграждали бы путь солнечным лучам.
Только в девять часов красноватую скалу, испещренную снежными полосами, окутала тьма. В ту ночь Канесса и Паррадо уснули в твердом убеждении, что одно из двух ответвлений долины беспрепятственно простирается на запад.
Утром после завтрака подгоняемый любопытством Паррадо снова оторвался от Канессы. Ему не терпелось пересечь долину. Канесса, которому даже ночной отдых не помог накопить сил для очередного марш-броска, не поспевал за ним. Паррадо потребовал от спутника прибавить ходу, но Канесса прокричал в ответ, что совсем обессилел и не может идти.
— Думай о чем-нибудь другом, — посоветовал Паррадо. — Отвлекись мыслями от ходьбы.
Канесса представил, что гуляет по улицам Монтевидео, глазея на витрины магазинов, и, когда Паррадо в очередной раз попросил его ускориться, ответил:
— Если пойду быстрее, то пропущу какую-нибудь интересную витрину.
Позже, стремясь отвлечься от тягот пути, он начал выкрикивать имя девушки, которая нравилась Паррадо, как тот сам однажды признался ему:
— Макечу!.. Макечу!..
Услышав эти слабые возгласы, Паррадо улыбнулся и остановился, чтобы подождать товарища.
Вскоре звук погружавшихся в снег снегоступов — единственный, нарушавший безмолвие гор, — начал заглушаться странным рокотом. По мере приближения путников к краю долины он становился все громче. Обоих охватила паника. Что если путь им преградит бурная горная река? Нетерпение Паррадо переросло в одержимость: он страстно желал поскорее узнать, что ждет их впереди. Юноша ускорил шаг, хотя и так шел довольно быстро. Расстояние между ним и Канессой стремительно увеличивалось.
— Ты угробишь себя! — прокричал ему вслед Канесса. Им овладело любопытство, но еще больше ужас от предстоящей встречи с неизвестностью.
— Господи! — взмолился он. — Прошу тебя, испытай нас до самых пределов наших физических сил, но дай возможность преодолеть этот путь. Пожалуйста, пусть там, у реки, будет тропа, какая-нибудь тропа!
Паррадо пошел быстрее. Он тоже молился и уже опережал Канессу на 200 ярдов[98], как вдруг осознал, что достиг края долины.
2
Открывшийся взору пейзаж походил на рай. Снежный покров здесь заканчивался, из-под