— И это действительно так! — воскликнул Луис. — Она столь же прекрасна, как добродетельна, и столь же умна, как добра!
— Вот как? — удивилась донья Инеса. — Откуда вы знаете эту высокопоставленную особу? Вы так уверенно говорите о ее достоинствах и внешности…
— Я ее видел однажды, и этого довольно, чтобы судить о ее красоте, — поспешил ответить Луис. — А о ее совершенствах мне рассказывали. Но скажите, сеньора, может быть, вы знаете из того же письма, что сталось с ее незадачливым поклонником?
— Ходят слухи, будто он снова покинул Испанию, видимо чем-то сильно прогневив своих государей, потому что с тех пор королева даже имени его не упоминает. Куда он отправился, никто не знает. Наверное, опять бороздит моря где-нибудь на востоке в поисках приключений.
Затем разговор перешел на иные темы, а вскоре адмирал и его спутники откланялись, чтобы засветло вернуться на свои суда.
— Право, сеньор дон Христофор, люди часто сами не знают, чем они могут прославиться! — усмехнувшись, проговорил Луис, когда они вдвоем с Колумбом подходили к берегу. — Моряк я неважный, кормчий совсем никакой, а сколько шума поднялось вокруг моих морских подвигов! Если ваша милость после этого плавания прославится хотя бы так же, как прославился я, вы можете быть уверены, что потомство вас не скоро забудет!
— Что делать, Луис, этой доли никому не избежать, — ответил адмирал. — Стоит человеку возвыситься над другими, и люди тотчас начинают обсуждать каждый его шаг, каждое слово, — ничто не укроется от их всевидящих глаз и праздных языков!
— Хорошо, если бы только это, сеньор адмирал, но вы забыли еще и о людской зависти, злословии и клевете! Что тут особенного, если молодой человек посетил несколько отдаленных стран, чтобы набраться знаний и попытать там счастья? Однако этого оказалось достаточно, чтобы севильские сплетницы заполняли свои письма к сплетницам с Канарских островов всяческими пересудами о его проступках! Клянусь всеми святыми, будь я королевой Кастильской, я бы издал закон, запрещающий писать в письмах о том, что делают другие люди. А женщинам я бы вообще запретил писать.
— В таком случае, сеньор де Муньос, вы бы навсегда лишились удовольствия получать письма, написанные рукой самой прелестной девушки Кастилии! — рассмеялся Колумб.
— Я имел в виду письма от женщин к женщинам, дон Христофор, — поспешил поправиться Луис. — А что касается писем благородных девушек, способных вдохновить на подвиги влюбленных в них рыцарей, то такие письма очень даже нужны и полезны, и ни один святой не станет слушать еретика, который вздумал бы против этого возражать! Сеньор, мне кажется, путешествия принесли мне несомненную пользу хотя бы тем, что научили шире смотреть на вещи и избавили меня от предрассудков ограниченных провинциалов и горожан, и я только радуюсь, когда девушки пишут своим возлюбленным, родители — детям и даже жены — мужьям. Но что касается писем от сплетниц к сплетницам, то клянусь жизнью, сеньор адмирал, я их презираю и ненавижу, как сам сатана, наверно, ненавидит тех, кто несет святой крест язычникам!
— Да, разумеется, сатане наше предприятие не по нраву, — с улыбкой согласился Колумб, — потому что за нами последуют…
Но тут на глаза Колумбу попался матрос, который явно поджидал его, и адмирал спросил, прервав свою речь:
— Я вижу, ты хочешь мне что-то сказать? Тебя, кажется, зовут Санчо Мундо, если не ошибаюсь?
— Сеньор дон адмирал, у вас прекрасная память! — ответил матрос. — Да, меня зовут Санчо Мундо, а иногда просто Санчо с корабельной верфи. Я хочу кое-что шепнуть вам относительно нашего плавания, если вам угодно будет выслушать меня, благородный сеньор, но только так, чтобы вокруг не было любопытных ушей.
— Можешь говорить свободно: этот сеньор — мой секретарь, я ему вполне доверяю.
— Ну что ж! Ваша милость — прославленный кормчий и, конечно, знает не хуже меня, кто такой португальский король и чем в последние годы занимаются португальские мореплаватели. Поэтому я добавлю только одно: они открывают и захватывают все новые земли и в то же время изо всех сил стараются помешать в этом другим.
— Дон Жуан Португальский — просвещенный монарх, и тебе бы не мешало относиться с уважением к его титулу, приятель. Кроме того, он человек широких взглядов — недаром из его портов отправилось столько смелых экспедиций!
— Да уж, что отправилось, то отправилось и еще отправиться! — ответил Санчо, иронически поглядывая на адмирала; видно было, что он что-то знает, но не хочет говорить прямо. — Кто же сомневается, что он всегда готов снарядить экспедицию, если она выгодна! Да только…
— Слушай, Санчо, ты что-то узнал, и я тоже хочу это знать! Говори все и положись на меня — если твои сведения того заслуживают, ты в накладе не останешься!
— Если у вашей милости хватит терпения меня выслушать, я расскажу вам все полностью с начала и до конца, со всеми подробностями, ничего не упуская и не забывая, чтобы вы все поняли досконально, как только может душа пожелать или, скажем, как священник понимает нас на исповеди.
— Говори, мы не станем тебя перебивать, — приказал Колумб. — За честную услугу будет и щедрая плата.
— Хорошо, сеньор дон адмирал! Вы, наверно, слышали, что лет одиннадцать назад отправился я из Палоса в Сицилию на каравелле Пинсона, но только не Мартина Алонсо Пинсона, который командует «Пинтой», а другого Пинсона, родича его покойного отца, умевшего строить каравеллы не чета нашим. Да и что это за снаряжение в такой спешке, если толком рассудить, — такелаж гнилой, конопатка ни к черту, а уж паруса такие, что и говорить…
— Стой, дружище Санчо! — прервал его нетерпеливый Луис, который еще не остыл от досады на чересчур болтливую приятельницу доньи Инесы с ее письмами. — Говори покороче! Ты забываешь, что скоро ночь и что адмирала ждет < шлюпка!
— Как же можно забыть об этом, сеньор, — лукаво возразил Санчо, — если я вижу, что солнце уже потонуло в море, если я сам с этой шлюпки и улизнул с нее только для того, чтобы рассказать благородному адмиралу обо всем, что знаю?
— Прошу вас, сеньор Педро, не мешайте ему, — обратился к Луису Колумб. — Пусть рассказывает свою историю, как умеет. Мы ничего не выиграем, если будем его сбивать.
— Истинные слова, ваша милость, — выиграете не больше, чем если начнете подстегивать мула! Так вот, как я уже говорил, отправился я в Сицилию и познакомился на судне с одним матросом, неким Хосе Гордо. Родом он был португалец, однако испанские вина любил куда больше тягучих сиропов своей страны, а потому чаще плавал на испанских судах. Кто он в душе, испанец или португалец, я так и не мог узнать; знаю только что особенно ревностным христианином он не был никогда. г