колесовать волхва — да что-то подсказывало, супротив него и огнеборцы не выстоят. Черный волхв повелевал блиставицами и умел оживлять мертвых, а потому имел власть и над самим Рогдаем.
— Он не узнает, — успокоила Мария. — А когда узнает — поздно будет. Об одном только попрошу, — она вперила в княжича огненные очи, и тот прикрылся костистой рукой, не в силах выдержать горящий в ее очах огонь, — оставить его в живых. Тогда мы уйдем из Китежа.
— Клянись! — прохрипел княжич.
— Даю слово, — холодно отозвалась Мария. — Но и ты исполни обещанное.
— Клянусь… Сваргом, — вытолкнул Рогдай.
Мария дернула уголоком рта, наклонилась — показалось или скрипнуло, точно железом по железу? — провела по щеке горячей ладонью. Лицо ее, так похожее на лик Мехры, казалось неподвижным, неживым, и оттого еще страшнее сверкали очи.
— Обманешь — пожалеешь, — сказала она. — И на мертвого найду управу.
Не дождавшись ответа, распрямилась да топнула сапогом.
Закачались обступившие со всех сторон могильные камни, покатилась сухая земля.
Рогдай прикрыл голову, вздрагивая всем телом и наблюдая, как из-под земли, точно ростки, пробиваются костяные руки.
Со стоном и воем покидали мертвые свои домовины. Обвитые саваном, высохшие, истлевшие скидывали с себя комья да червей. С мерзким писком бежали пирующие в норах крысы. Врассыпную прыснули игоши, да и заревели на разные голоса, и лес наполнился звоном, скрежетом, хрустом.
Вот кто-то ухватил Рогдая за щиколотку.
Он прянул, сбрасывая костяную руку.
Мертвец, вывалив распухший язык, ворочался под ногами, но нападать не спешил.
— Не бойся, — проговорила Мария. — Не тронут.
Дрожа, Рогдай стоял в оцеплении, поводя то влево, то вправо безумным взглядом. А ну, как бросятся? А ну, как разорвут — пусть не его? Марию?
— Во мне нет жизни, — будто прочитав мысли, обронила она. — Одна людова соль. Видишь, как напитала почву? Неспокойно им теперь. И тяжко, и холодно. Хотят о чем-то сказать — а язык не слушается. Хотят вспомнить — да голову проели крысы. Разладилось в них что-то. Разладилось и в нас…
Умолкла, хмуря темные брови.
Рогдай тяжело дышал, но все-таки нашел силы спросить:
— Сколько их… здесь?
— Весь китежский могильник, — ответила Мария. — Может, и более. Те, кто не пережил это круголетье.
— Как мне… отыскать?
Справившись с первым оцепенением, Рогдай вглядывался в лица — едва обтянутые плотью, костистые, лишенные эмоций. Сгорбившись, побрел меж рядами. Сюртуки да сарафаны, кафтаны да платья, саваны да исподнее. Безволосые, безносые, с вытянутыми кишками. В смерти похожие друг на друга, и все-таки разные.
Княжича стала бить дрожь.
Мария осталась где-то позади — он забыл о ней.
Кружил по сухой земле, топтал доски да чьи-то кости, вынюхивал, пробовал на вкус.
У неподвижного, истлевшего менее прочих мертвеца в бороде цвел мох, зеленил некогда русые косицы. По висящему мешком кафтану тянулись золоченые ленты да мелкие самоцветы.
— Батюшка!
Взвыв, Рогдай повалился в ноги.
Хотел зарыдать — а слезы не текли из высохших глаз. Хотел высказать заготовленные слова — а они оседали на языке солью.
Мертвый князь коснулся пальцами его затылка.
Рогдай вздрогнул, поднял глаза.
Разве таким он помнил отца? Всегда румяного, дородного, с искринкой в очах. Где сейчас та искринка? Один из очей князя вытек, в глазнице поблескивали черными панцирями жучки. Другой, подернутый мутью, глядел вперед, мимо княжича.
— За тобой… пришел, — сбивчиво заговорил Рогдай. — Больно быть… мертвым… страшно… голодно…
Костяные пальцы огладили его подбородок, опустились. Зубы заскрежетали и раскрыли черный зев рта, но ни слова не вышло из мертвых уст. Зато голос раздался позади:
— Мне тоже, сын.
Голос был батюшкин — и все-таки не его. Искаженный, точно пропущенный через железную трубу. Рогдай знал, но все равно удивился, услышав: мертвый отец говорил с ним через Марию.
— Я давно… хотел узнать, — снова заговорил Рогдай, — а сам… не успел… на что похожа… смерть?
— На долгий сон, — прогудело за спиной. — На сон без сновидений. От него хочется проснуться, но не можется проснуться. А когда просыпаешься — то забываешь себя прежнего.
— А меня… помнишь?
Изуродованное лицо князя покривилось, точно ему тяжело давались воспоминания.
— Помню болезнь, — ответила за спиной Мария. — Деервянного коня-качалку, что подарил тебе когда-то. Игрушечную пищаль. Расписные пряники. Помню, как сажал тебя на своего скакуна. Лихорадку да горечь. Как искал тебе лекаря по всему княжеству, не зная, что этот путь окажется для меня последним.
Рогдай уронил голову, скрежеща зубами. В груди пекло — не продохнуть.
— Кто… убил тебя? — спросил и поспешил вытолкнуть имя, прежде чем оно сожжет ему гортань. — Хорс?
— Не своими руками, — послышался незамедлительный ответ. — Но по его наущению. Огневали мы богов, сын. Не милостью своей, а гневом отплатят теперь люду.
— Что же… делать теперь? Убийце твоему… отомстил… А люд… я ведь княжич… им.
— Что до них? Люд — скот. Убери одного — появится новый. А придут новые лета — придет и новый люд.
Рогдай молчал, в кровь кусая губы и не чувствуя боли. Дрожал — но не от холода, от кипящей в груди злобы.
— Ни богов не будет, мой мальчик. Ни горя, ни смерти не будет. Сметешь старый мир, как сор, вычистишь белым светом, и будешь сам по себе новый властитель и новый бог. Так сделай, что должен! Смети старый люд и старых богов! На то благословение мое отеческое!
Протянув шуйцу, неумело, дергано обвел Рогдая охранным знаком. Припав к отцовской руке, княжич поцеловал истлевшую плоть и, обернувшись к Марии, прикрикнул:
— До… вольно! Решил! Исполняй обещанное!
Мария не ответила. Умолк и отец.
А мертвецы, сорвавшись с места в едином порыве, хлынули через разрытые могильники, через лесную чащобу туда, где горели костры и ждала своего часа слабая людова плоть.
Навстречу навиям неслись огневые стрелы и пули. Лилась с башен горячая смола. Гудели пищали. Да только что сделается мертвым? Где падал один — вставали еще десять.
Так, в окружении сонма чудовищ, Рогдай добрался до Китежа. А, добравшись, открыл ворота. И в город пришла смерть.
Глава 36. Лицом к лицу
От огня по стенам алые сполохи, от блиставиц — синие. Затворить бы ставни — да в горнице душно, зыбко. Скользили во взмокших ладонях кишки капельниц, а игла никак не хотела входить в безвольную руку спящей.
Василиса спала сном без сновидений, а ее кровь — эликсир надежды и жизни, — текла по полым трубочкам и собиралась в ретортах.
Немного требовалось на вакцину: довольно было и четырех пузырьков. Три — умирающим богам, и один — самому Корзе.
Заоконная синева