— против меня у него кишка тонка будет. Знаешь, что это?
На вытянутой ладони лежала пуговка. На пуговке — звезда с пятью лучами.
Грудь сдавило от боли, и Васса хотела бы зажмуриться, чтобы не думать, не вспоминать, но все равно помнила.
Яков Хорс.
Несбывшаяся любовь.
— Значит, ты тоже — бог? — тихо спросила Васса. Хлуд улыбнулся, показав белые зубы. — Не бог, — поправилась Васса. — Чело-век?
— Многое знаешь, милая, — отозвался волхв. — Большие знания — большие печали.
— Знаю. Но хотела бы знать больше. Про богов и огневые шары, про огромный летучий челн, про Ирий…
Запнувшись, умолкла. Хлуд тоже ничего не сказал.
В молчании они заперли двери. В молчании шли через горницы в полумраке и тишине.
Продолжали стучать топоры.
Продолжали визжать пищали.
— Чем ты княжича обжег? — первой нарушила молчание Васса. Жутко было — да любопытство брало верх. — Будто блиставицей, а без огня.
— Портативный лазер, — ответил Хлуд.
В полумраке его фигура казалась лишенной головы, только страшно поблескивали глазные белки. Достав из-за пояса пищаль — была она вдвое короче обычной, покрутил перед лицом Вассы.
— Тут кнопка, тут регулятор мощности, отсюда блиставица бьет. Нравится?
— Нравится, — согласилась Васса. — Машинка тоже из прошлого круголетья?
— Оттуда.
— И Мария?
Вспомнила бесстрастное лицо женщины, так похожей на Мехру. Вспомнила шнуры на стеклянном оке Лиха, в утробе шатунов, на культе Хорса…
— И она, верно поняла.
— А ты?
Хлуд рассмеялся, потрепал Вассу по волосам. Прикосновение мягкое, точно отеческое. Девушка дернула головой, сжала в ниточку губы.
— Я живой, только плоть да кровь. И людовой соли нету.
— Откуда же такой взялся?
— Издалека, — ответствовал Хлуд. — С Земли. Так нашу родину называли. Замарали мы ее, не отмыть, с экологической катастрофой и конец света пришел. Ни жизни не стало, ни будущего. Новый дом искали, да так и не добрались. На орбите круголетье кружимся.
— И Тмуторокань мараете, — Васса опустила голову. — Бис-фе-нол в мир выпустили, а с ним беда пришла.
Хлуд не ответил, толкнул дверь.
Горница просторная, потолок высокий, по углам — огневые шары, и свет такой, точно несколько сваржьих очей одномоментно светят. В половину горницы до самого потолка что-то накрыто широкими полотнищами.
— Знал я твоих прадедов, — продолжил Хлуд, останавливаясь и погружаясь в раздумья. — И прабабку твою видел, когда она еще младенцем была. Вот уберечь не сумел. Когда отрава начала распространяться, собирались грязную зону закрыть, а пострадавших в карантин вывести. Кто же знал, что Хорс на такое злодеяние пойдет.
— Хорс? — грудь снова обожгло болью. Васса подняла на волхва глаза, и тот нахмурился, будто воспоминания давались ему с трудом.
— Замкнет системы, чтобы отрезать Тмуторокань от остального корабля. Люди не успели выбраться, когда короткое замыкание спровоцировало пожар. Многие пострадали, многие умерли, а кто выжил…
Он обвел горницу стеклянным взглядом, задержался на высоких, под потолком, окнах — оттуда все еще доносились выстрелы.
— Я тоже остался, — продолжил Хлуд. — И Хорс остался тоже. И семья Стрижей. Надолго потерялся ваш след, а когда нашел — уже поздно стало.
— Зачем? — прошептала Васса. — Зачем моя семья?
— Потому что ваша кровь самая сладкая для навиев, — донесся ответ. — И потому что кто-то из вас мог родиться без людовой соли.
Она прижала ладони к горячим щекам. Слезы текли против воли, дышать было тяжело.
Будто во сне, она потянулась вслед за поманившем ее волхвом. Будто во сне, видела, как настраивают просвечивающую трубку. И будто во сне, глядела на пустоту на экране — в своем нутре, в том месте, где у прочих вспухали сгустки бисфенола.
— Ты — живое лекарство, милая, — слышался тягучий, с придыханием, голос Хлуда. — Надежда для всех зараженных. Теперь понимаешь, почему я приказал привезти тебя в Китеж и почему не могу отпустить?
Она даже не вскрикнула, когда шею кольнуло чем-то острым.
Не ощутила, как ее вскидывают на плечо, как куда-то несут — мимо холщовых полотнищ, мимо огневых шаров, мимо окон, в которых под светом блиставиц мельтешили неясные тени. Только показалось Вассе, что к воротам Китежа проскользнули двое. Отперли ворота, да и затерялись в дождливой ночи. Потерялась во тьме и она. И тьма та была беззвездна и бесконечна.
Глава 35. Мертвое к мертвому
За стенами Китежа не светили огневые шары. Ладья-месяц лязгал на провисших цепях, едва не касаясь рогом верхушек елей, и горел вполсилы. Но Рогдаю больше не нужно освещение. Обострившимся зрением он видел небесный разлом, походивший на рану, в котором стежок за стежком ткалась паутина блиставиц. И оставленный за спиною город — опоясанный цепью костров, увенчанный дозорными на башнях, укрытый холщовыми полотнищами, — походил на игрушечный механизм. Точно по его жилам тоже текла людова соль. Точно он тоже был мертвым.
Удаляющаяся к лесу Мария шага не сбавляла. Рогдай едва поспевал за ней. В последние дни его одолевала пилящая кости боль. Рогдай все реже выходил к люду, все чаще оставался один на один в собственных покоях, где сидел, омертвелый, в каком-то чудном отупении, и видел сквозь шатер, как далеко-далеко вверху качаются в скорлупках-люльках спящие боги, и слышал, как глубоко внизу шепчут волхвы, облекая сновидения в плоть, и чуял, как за стенами терема снует и копошится горячая плоть, наполненная желанным эликсиром.
Больно быть мертвым, знал Рогдай.
Тоскливо быть мертвым среди живых.
Оттого его внутренняя злоба становилась еще нестерпимее, а голод острее.
Припав на четыре конечности — ходить на двух ногах становилось все тяжелее, — Рогдай догнал Марию и дернул за кафтан.
— Почему… помогаешь? — прохрипел, почти привыкнув к изменившемуся голосу.
Слова тоже едва выходили из мертвых легких, костенели на языке, обращались в пыль.
Он выхаркнул кровавый погадок вместе с непереваренными костями и шерстью какого-то мелкого животного, которого поймал нынешней ночью — кошка или крыса? Разницы не было. Конечно, куда слаще людова кровь, да только верной полуденницей насытиться не успел, прельстившись чужим запахом — манящим, чистым, но все-таки недоступным. А маменька-княгиня давно не заходила в его покои с тех пор, как он прокусил ее шуйцу — Рогдай не брезговал ничем.
— Ты ведь не хотел, чтобы боги проснулись, — бросила через плечо Мария. — Я тоже этого не хочу.
— Как же… Хлуд?
Она остановилась, будто наткнулась на невидимую преграду.
— Боишься? — спросила, не оборачиваясь.
Рогдай боялся.
Не признался бы самому себе, но черный волхв вызывал в нем потаенный страх — такой, что, при виде высокой фигуры в халате, пересекающей горницы, старался спрятаться в тень. И гадко было от того страха, и зло разбирало. Рогдай мог бы приказать