Читать интересную книгу Зверобои залива Мелвилла - Петер Фрейхен

Вернувшись в наш лагерь, мы опять развели костер. Но никто из нас не проголодался, и все так разволновались, что не могли уснуть. У Билла, должно быть, сложилось впечатление, что я заскучал, или же он пожелал помириться со мной после той дурацкой драки. Во всяком случае он пообещал позаботиться о том, чтобы меня снабдили на его судне большим количеством продуктов, хотя известно, что в это время года остается немного табаку, но он уговорит капитана отдать эскимосам столько, сколько возможно. Кроме того, им дадут ножи, дерево и всевозможные продукты питания.

Рокуэлл Симон пытался уговорить меня поехать вместе с ними. Эскимосы могли бы передать дома, что я приеду весной, убеждал он. Рокуэлл считал, что я нуждаюсь в отпуске после этого "кошмара". Я объяснил ему как можно более дружественно, что этот "кошмар" - и есть моя обычная жизнь. Моя жена Наварана ожидает меня дома, и я вовсе не собираюсь покинуть ее. Моя жизнь в Гренландии, заверил я, устраивает меня гораздо больше, чем какая-либо другая. Именно поэтому я и обосновался в Туле.

Казалось, он вполне меня понял и обещал написать обо мне. Как только Рокуэлл Симон приедет домой, то напишет книгу о своем путешествии. Он еще не решил, что произвело на него большее впечатление: эскимосы, которые при всей своей примитивности столь удивительно тактичны и отзывчивы, или я, датчанин, который обосновался здесь, к северу от всех и вся, женился на эскимоске и, как видно, счастлив и доволен, раз не желаю возвращаться.

Я уверял его, что тут во всяком случае нечего удивляться. Не исключено, что моя жизнь в Туле - это бегство от жизни. Я ведь хорошо знал, что здесь, в Гренландии, я кое-что значу. Здесь я влиятельный человек, эскимосы любят меня и слушаются моих советов, а это льстит мне. Я добился уважения, фактически ничего не добиваясь, и нечего мной восхищаться. Ведь речь идет о простой трусости! Я убежал сюда в дикую страну, вместо того чтобы добиться положения на родине.

Рокуэлл терпеливо слушал меня, но я видел, что не убедил его. Он был склонен к романтизму и теперь намеревался сделать из меня героя.

Китобоям было трудно спокойно дожидаться утра, когда можно будет вступить на свой корабль. На этот раз от полной деморализации нас спас Итукусук.

- Тагу! Тагу! - закричал он нам с вершины. - Нанок! Нанорссуак! (Медведь, большой медведь!)

Белый медведь на самом острове рядом с нами! Побежав навстречу Итукусуку, я увидел, как зверь взбирался на скалу - такую крутую, что мы не могли последовать за ним. Несомненно это был тот же медведь, которого Итукусук видел вчера на льду. Костер и запах пищи привлекли его сюда. Теперь у него не было возможности уйти.

Еще было темно, но чувствовалось, что солнце скоро вернется: оно еще далеко за горизонт не уходило. В темноте мы не очень хорошо различали предметы, но все же могли следовать за зверем с гарпунами, ножами и нашим единственным ружьем. Только Меквусак остался на месте, чтобы последить за костром. За свою долгую жизнь он много раз видел медведей и убивал их, так что этот медведь не интересовал его. Он с удовольствием наблюдал за нами своим опытным глазом; такое зрелище доставляло ему большое удовольствие.

Медведь взобрался на наш наблюдательный пост еще до того, как мы приблизились к нему на расстояние выстрела. Там осталась тюленья шкура, и зверь совершенно забыл о нас: он стал принюхиваться к шкуре, слизывая то, что еще осталось на ней. Квангак взял мое ружье и выстрелил зверю в голову - вероятно, это был первый и последний белый медведь, которого пристрелили на вершине острова Тома!

Поскольку Квангак убил медведя, ему полагалась вся шкура или столько, сколько он сам пожелает. Как правило, шкуру режут поперек на две или три части с таким расчетом, чтобы из каждой вышло на пару штанов. Из шкуры медведя можно выкроить даже четыре пары. И хотя охотник имеет право взять себе всю шкуру, его всегда провожают издевательской улыбкой, если он этим воспользуется. Его так язвительно поздравляют с замечательной шкурой, в которой он "явно нуждается", что охотник редко берет себе шкуру целиком. Квангак убил за свою жизнь слишком много медведей, чтобы жадничать, но он все же заявил, что с этого медведя следует снять шкуру целиком, сохранив черный пятачок носа, а также и когти. Его решение меня ошеломило, но тут же я услышал простое объяснение:

- Возможно, что старый капитан пожелает увезти эту шкуру домой в память о своем путешествии по льдам.

Он произнес эту фразу как бы невзначай, будто говорил сам с собой, но я расслышал ее и перевел Томасу Ольсену, который очень растрогался по поводу такого подарка. Эскимосы называли его "старым капитаном" и относились с большим уважением и преданностью к серьезному и молчаливому датчанину. Нельзя было лучше выразить свои чувства, чем это сделал Квангак.

Шкура с медведя была снята очень осторожно, и ее снесли в лагерь вместе с мясом, которое смогли захватить с собой. Теперь, когда мы в последний раз спускались с наблюдательного пункта, уже выглянуло солнце. Было светло, и мы ясно различали корабли. Удалось даже разглядеть несколько темных точек, двигавшихся по льду. Китобойные суда, как видно, остановились у кромки льда и выслали за нами людей.

К моему великому удивлению, я сразу же обнаружил другие черные точки, двигавшиеся по льду, но к кораблю. Мне казалось, что я могу различить собак. Наблюдательный Итукусук также обратил на это внимание и тут же объяснил в чем дело:

- Весьма вероятно, что удастся встретить друзей из Тугтулигссуака! сказал он тихо. Это эскимосское название мыса Седдон; именно оттуда шли собачьи упряжки.

У нас не было нужды многое тащить с собой; без каких-либо церемоний мы распрощались с островом Тома и спустились на лед. Теперь я больше не принимал решений за китобоев. Билл Раса остался со мной, а остальные четверо разбрелись по льду, стараясь найти самый легкий путь к судну. Сам я решил подождать и потолковать с людьми из Тугтулигссуака. Вскоре они действительно подошли к нам. Оказалось, что это Митерк и Иггиангуак, дядя и двоюродный брат Навараны. Эскимосы охотились по молодому льду на медведей недалеко от своего стойбища. Они остались ночевать на льду, потому что в темноте трудно добираться домой: лед во многих местах был тонок. Увидев наш костер, они направились сюда, выяснить, кто здесь находится. Эскимосы надеялись - если появился корабль, то можно что-либо выменять.

Я был счастлив, что увидел их; ведь это означало, что наше продвижение к мысу Седдон будет просто приятной прогулкой. Теперь осталось лишь попрощаться с китобоями. Биллу так нетерпелось попасть на судно, что он не мог стоять здесь и долго разговаривать с эскимосами. Ему, однако, было приятно узнать, что если бы не подошли корабли, мы благополучно добрались бы до мыса Седдон.

Еще до того как мы пустились в дальнейший путь к судам, трое из четырех китобоев вернулись. Путь им преградила широкая трещина во льдах, и пришлось бы сделать большой крюк. Поэтому они решили, что присоединятся к нам во избежание несчастий в тот момент, когда они так близки к спасению. Только Пабло де Соуза пошел своим собственным путем. У него не хватило терпения дожидаться нас, но я знал, что он в состоянии добраться до судов, хотя это потребует больше времени и сил.

Одного из эскимосов я попросил забраться на айсберг, чтобы отыскать наиболее удобный путь; мы выбрали дорогу, самую легкую для собак. Четырем усталым китобоям я посоветовал сесть на сани. Каждая упряжка могла без особого труда взять двух пассажиров и одного эскимоса в качестве погонщика. Таким образом они могли бы мигом домчаться до кромки льда, где их подберут судовые шлюпки.

Билл запротестовал. Он не соглашался оставить меня одного, но я объяснил, что так будет практичнее. Упряжки могут взять только двух человек. Но если двигаться быстро, то, как только они встретят своих товарищей моряков, одну из упряжек можно послать за мной. Тем временем я буду продвигаться пешком.

Перед тем как усесться в сани, Билл хотел что-то еще сказать мне. Он не намеревался сейчас выражать свою благодарность за все, что я сделал для них, заметил он, это можно сделать потом, на судне. Ему хотелось лишь сказать, что они, все пятеро, совещались между собой и решили, что жаль оставлять меня одного здесь, в Гренландии, среди "дикарей". Это было бы неправильно, разъяснил Билл. Сейчас мне представился замечательный случай улизнуть, и он посоветовал мне уехать с ними. В благодарность за все мытарства, которые я взял на себя, и за жертвы, принесенные мною ради него и его товарищей, Раса гарантирует мне хорошую работу, а гренландцев я время от времени смогу навещать. Он был убежден, что больше всего я хочу вернуться в цивилизованный мир, но до сих пор не имел возможности это сделать. Они были уверены, что я чувствую себя одиноким и несчастным, а также, что какие-то темные стороны моего прошлого вынудили меня проводить свои дни здесь, на забытом богом клочке земли. Теперь они предлагали мне свою помощь, чтобы устроить мой побег!