1649–1793-???
Перевод В. Левика
Невежливей, чем британцы, едва ли,Цареубийцы на свете бывали.Король их Карл, заточен в Уайтхолл,Бессонную ночь перед казнью провел:Под самым окном веселился народИ с грохотом строили эшафот.
Французы немногим учтивее были:В простом фиакре Луи КапетаОни на плаху препроводили,Хотя, по правилам этикета,Даже и при такой развязкеНадо возить короля в коляске.
Еще было хуже Марии-Антуанетте:Бедняжке совсем отказали в карете;Ее в двуколке на эшафотПовез не придворный, а санкюлот.Дочь Габсбурга рассердилась немалоИ толстую губку надменно поджала.
Французам и бриттам сердечность чужда,Сердечен лишь немец, во всем и всегда.Он будет готов со слезами во взореБлюсти сердечность и в самом терроре.А оскорбить монарха честьЕго не вынудит и месть.Карета с гербом, с королевской короной,Шестеркою кони под черной попоной,Весь в трауре кучер и, плача притом,Взмахнет он траурно-черным кнутом, —Так будет король наш на плаху доставленИ всепокорнейше обезглавлен.
Симплициссимус I
Перевод Б. Лейтина
{201}
Несчастье скрутит одного,Другому не под силу счастье;Одних мужская злоба губит,Других — избыток женской страсти.
Когда впервые встретились мы,Ты чужд был щегольских ухватокИ рук плебейских еще не пряталПод гладкой лайкой белых перчаток.
Сюртук, от старости зеленый,Тогда носил ты; был он узок,Рукав — до локтя, до пяток полы, —Ни дать ни взять — хвосты трясогузок.
Косынку мамину в те дниНосил ты как галстук, с видом франта,И не покоил еще подбородкаВ атласных складках тугого банта.
Почтенными были твои сапоги,Как будто сшиты еще у Сакса{202},Немецкой ворванью мазал ты их,А не блестящей французской ваксой.
Ты мускусом не душился в те дни,Ты не носил тогда ни лорнета,Ни брачных цепей, ни литой цепочки,Ни бархатного жилета.
По моде швабских кабачков,Наипоследней, настоящей,Ты был одет, — и все ж те годы —Расцвет твоей поры блестящей.
Имел ты волосы на голове,И под волосами жужжал победноВысоких мыслей рой; а нынеКак лыс и пуст твой череп бедный!
Исчез и твой лавровый венок —А он бы плешь прикрыл хоть немножко.Кто так обкорнал тебя? Поверь,Ты схож с ободранною кошкой!
Тесть-шелкоторговец{203} — дукаты копил,А ты их в два счета пустил по ветру.Старик вопит: «Из стихов немецкихНе выпрял шелка он ни метра».
И это — «Живой»{204}, который весь мирХотел проглотить — с колбасою прусскойИ клецками швабскими и в АидСпровадил князя Пюклер-Мускау!
И это — рыцарь-скиталец, что встарь,Как тот, Ламанчский, враг беззаконий,Слал грозные письма жестоким монархамВ предерзком гимназическом тоне!
И это — прославленный генералНемецкой свободы{205}, борец равноправья,Картинно сидевший на лошади сивой,Вожак волонтеров, не знавших бесславья!
Под ним был и сивый коняга бел, —Как сивые кони давно уж замшелыхБогов и героев. Спаситель отчизныБыл встречен восторгом и кликами смелых.
То был виртуоз Франц Лист на коне,Сновидец и враль, соперник гадалки,Любимец мещан, фигляр и кривляка,На роли героев актеришка жалкий.
И, как амазонка, рядом с нимСупруга долгоносая мчалась:Горели экстазом прекрасные очи,Перо на шляпе задорно качалось.
Молва гласит: в час битвы женаНапрасно боролась со страхом супруга:Поджилки при залпах тряслись у него,Кишечник сдавал, приходилось туго.
Она говорила: «Ты заяц иль муж,Здесь места нет оглядке трусливой —Здесь бой, где ждет нас победа иль гибель,Игра, где корону получит счастливый.
Подумай о горе отчизны своей,О бедах, нависших над нами.Во Франкфурте ждет нас корона, и Ротшильд,Как всех монархов, снабдит нас деньгами.
Как в мантии пышной ты будешь хорош!Я слышу «виват!», что гремит, нарастая;Я вижу: цветы нам бросает под ногиВосторженных девушек белая стая».
Но тщетны призывы — и лучший из насСо злой антипатией сладит не скоро.Как морщился Гете от вони табачной,Так вянет наш рыцарь, нюхая порох.
Грохочут залпы. Герой побледнел.Нелепые фразы он тихо бормочет,Он бредит бессвязно… А рядом супругаУ длинного носа держит платочек.
Да, так говорят. А правда иль нет —Кто знает? Все мы — люди, не боги.И даже сам великий ГорацийЕдва унес из битвы ноги.
Вот жребий прекрасного: сходит на нетПевец наравне со всякою рванью.Стихи на свалке, а сами поэтыВ конце концов становятся дрянью.
Клоп
Перевод Л. Гинзбурга
{206}
I
Некий клоп залез на пятакИ, словно банкир, похвалялся так:«Если денег имеешь много,Всюду открыта тебе дорога.С деньгами красив ты, с деньгами знатен,Очаровательным дамам приятен.Дамы бледнеют и дрожат,Едва учуют мой аромат.С самой королевой я спал, бывало,Забравшись к ней ночью под одеяло.На жарких перинах она металасьИ беспрестанно всю ночь чесалась».
Веселый чиж, услыхав эту речь,Решил похвальбу клопа пресечь.В негодованье свой клюв отточив,Насмешливый он просвистал мотив.
Но подлый клоп, испуская смрад,Чижу отомстил на клопиный лад:«Смотрите! Меня освистал мошенникЗа то, что в долг ему не дал я денег!»
Ну, а мораль? Ее от васПока благоразумно скрою.Ведь сплочены между собоюБогатые клопы сейчас.Подмяв задами мешки с чистоганом,Ликуют в грохоте барабанном.
II
Семьи клопов! Ну, куда ни взгляни, —Священный союз составляют они.Также немало клопиных альянсовСредь сочинителей скверных романсов(Которые столь бездарны и серы,Что не идут, как часы Шлезингера{207}).Тут и свой Моцарт есть — клоп-эстет,Ведущий особым клопиным манеромС увенчанным лаврами МейерберомИнтрижку в течение долгих лет.А с насекомых много ль возьмешь?Рецензии пишет газетная вошь.Елозит, врет, да и тиснет статейкуИ до смерти рада, урвав копейку.Притом меланхолии полон взгляд.Публика верит из состраданья:Уж больно обиженные созданья,И вечно сердечки у них болят.Тут стерпишь, пожалуй, любой поклеп.Молчи, не противься, — ведь это ж — клоп.Его бы, конечно, можно под ноготь,Да, право, уж лучше не трогать.А то попробуй такого тронь —На целый свет подымет вонь!Поэтому, думаю, безопаснейПока отложить толкованье басни.
Бродячие крысы
Перевод В. Левика
На две категории крысы разбиты:Одни голодны, а другие сыты.Сытые любят свой дом и уют,Голодные вон из дома бегут.
Бегут куда попало,Без отдыха, без привала,Бегут куда глядят глаза,Им не помеха ни дождь, ни гроза.
Перебираются через горы,Переплывают морские просторы,Ломают шею, тонут в пути,Бросают мертвых, чтоб только дойти.
Природа их обделила,Дала им страшные рыла,Острижены — так уж заведено —Все радикально и все под одно.
Сии радикальные звери —Безбожники, чуждые вере.Детей не крестят. Семьи не ища,Владеют женами все сообща.
Они духовно нищи:Тело их требует пищи,И, в поисках пищи влача свои дни,К бессмертью души равнодушны они.
Крысы подобного складаНе боятся ни кошек, ни ада.У них ни денег, ни дома нет.Им нужно устроить по-новому свет.
Бродячие крысы — о, горе! —На нас накинутся вскоре.От них никуда не спрячемся мы,Они наступают, их тьмы и тьмы.
О, горе, что будет с нами!Они уже под стенами,А бургомистр и мудрый сенат,Не зная, что делать, от страха дрожат.
Готовят бюргеры порох,Попы трезвонят в соборах, —Морали и государства оплот,Священная собственность прахом пойдет!
О нет, ни молебны, ни грохот набата,Ни мудрые постановленья сената,Ни самые сильные пушки на светеУже не спасут вас, милые дети!
Вас не поддержат в час паденьяОтжившей риторики хитросплетенья,Крысы не ловятся на силлогизмы,Крысы прыгают через софизмы.
Голодное брюхо поверить готовоЛишь логике супа и факту жаркого,Лишь аргументам, что пахнут салатом,Да геттингенским колбасо-цитатам.
Треска бессловесная в масле горячемНужней таким радикалам бродячим,Чем Мирабо, чем любой Цицерон,Как бы хитро ни витийствовал он.
«В Германии, в дорогой отчизне…»