Читать интересную книгу Возвращение к любви - Георге Георгиу

— Здорово пахнет! — кивнул Горе в ту сторону, где лежал сверток.

— Отломить тебе корочку? — улыбнулся Мога. Обернувшись, он взял в руки хлеб. Каравай был еще теплым.

— Не надо, уж больно он хорош, — ответил Горе. — Довезем лучше в целости.

— Человек и хлеб, Горе, созданы друг для друга. Это основа жизни. — Мога осторожно отломил румяный край горбушки и протянул его шоферу, который молча принял лакомство; затем взял кусок и себе. Ели молча, будто в нерушимом, торжественном ритуале.

— Такого хлеба, как в нашем селе, Максим Дмитриевич, нигде кушать уже не приведется, — сказал наконец водитель.

— Твоя правда, Горе, — оживился Мога. — Этот хлеб, наверно, и приведет меня когда-нибудь домой.

— Зачем откладывать на «когда-нибудь»? — со всей серьезностью спросил шофер. — Не лучше ли повернуть машину сейчас?

Мога покачал головой:

— Свой долг каждый обязан исполнить до конца.

Над землей, медленно пробуждавшейся от зимней спячки, сберегавшей еще кое-где под гребнем высокой борозды или в низинке белые пятна снега, повисло дымчатое марево, сквозь которое нет-нет да и пробивались сверкающие лучи солнца. Стэнкуца была уже далеко, но все еще жила перед глазами Максима — со своими людьми, домами, виноградниками. Еще немного — и они спустятся в Пояну. Две недели тому назад он здесь уже побывал, повинуясь нежданному зову сердца; повидал старых друзей, с которыми когда-то работал, и уже совсем случайно в районном статуправлении познакомился с Александром Кэлиману, первым секретарем райкома партии.

…А ведь фамилия Нэстицы тоже была Кэлиману. Может быть, они были родственниками? — подумал Максим с волнением. Но спросить об этом секретаря не решился.

Теперь, живя в Пояне, он успеет обо всем узнать.

Стэнкуца и Пояна жили в нем не только как милые сердцу точки на карте; здесь были самые истоки его существования, смысла его жизни на земле. В Стэнкуце остались отчий дом, могилы матери, брата, деда и бабки. В ней оставались друзья, братья по надеждам и помыслам. В Пояне когда-то цвела его юность; в ней у романтически настроенного молодого Моги тоже появилось немало дружеских связей, в ней осталась могила его Нэстицы.

Как примут его здешние жители?

Первая встреча состоится с Александром Кэлиману. В разговоре по телефону накануне Мога сказал ему, что в десять ноль-ноль будет в райкоме. Теперь — Мога взглянул на ручные часы — без десяти девять. Они только что съехали с главной автотрассы, стало быть, не более чем через двадцать минут будут на месте. На сорок минут раньше, чем намечено.

— Можешь не спешить, — сказал он шоферу. — Время еще есть.

Не в пример другим совместным поездкам Горе на этот раз был необычно молчалив, паренек выглядел даже подавленным. Словно за восемь лет, сколько проработал вместе с Максимом, высказал ему все, что было на душе, и теперь мог отдохнуть.

— Максим Дмитриевич, — заметил он, — не знаю, что сегодня с машиной. Все рвется вперед и рвется.

Мога бросил быстрый взгляд: лицо шофера казалось окаменевшим.

— Ничего не поделаешь, парень. Наша жизнь — движение без конца. Встречи приносят радость, разлуки — грусть. Но мы ведь с тобой мужчины! Не так ли?

— Конечно, Максим Дмитриевич, — вздохнул Горе.

— И еще скажу тебе, дружище, что Пояна — тоже село отличное. — Максим вернулся к тому, что его теперь заботило. — Да что там село, целый город! Видел бы ты его лег тридцать назад! Настоящее захолустье. Сейчас увидишь, каким оно стало!

Действительно, с возвышенности, которую после войны местные жители прозвали Братским холмом — весной сорок четвертого, отбивая непрестанные атаки врага, на этом месте геройски пали двое русских воинов-братьев, — открывалась Пояна — просторная, многокрасочная, словно выписанная на гигантском полотне. Однако эта живописная картина, едва наметившись перед ними, вдруг исчезла из глаз под волной тумана, внезапно окутавшего местность до самого горизонта. Максим Мога в растерянности умолк. Возникло ощущение, будто они вместе с машиной плывут в неизвестности по мутной, неживой воде, неведомо куда, не зная, куда движутся и движутся ли еще вообще.

— Остановись! — глухо сказал Максим шоферу. Тот выключил двигатель, оставив зажженными фары.

Оба безмолвствовали, глядя сквозь ветровое стекло, за которым виднелась лишь серая бязь тумана. Словно притаились у подножья стены, тянувшейся до самого неба, пережидая неведомую опасность.

Мога не в первый раз попадал в такой переплет. Бывало и похуже — встречи с разбушевавшимися потоками, крутыми и темными оврагами, буранами и сплошными ливнями. Привык ко всяким дорожным неожиданностям. И теперь не мог понять, почему его охватила такая тревога. Было бы, конечно, великой несправедливостью, если бы что-нибудь случилось сегодня, особенно с Горе, ехавшим с ним в последний раз. Надо же, чтобы чертов туман спустился как раз теперь! Нет ли в этом худого предзнаменования?

Максим устыдился этих мыслей. Но справиться с ними не мог.

Время тянулось медленно; наплыв тумана не спешил рассеяться, растекаясь в едва заметном течении. Сколько могла еще продлиться каверза, устроенная им природой? Зачем случилась как раз теперь? Терпение Моги подходило к концу. Тем более, что не в его силах было что-либо изменить. В довершение всего температура в машине начала повышаться, стало душно. Максим в раздражении опустил стекло, чтобы освежить лицо, высунул руку; тыльная сторона ладони тут же покрылась мельчайшими холодными капельками. Максим поспешно отряхнул руку; и туман перед ними, словно испуганный этим резким движением, пришел в движение, начал отходить в сторону, редеть, растворяться, отступать, спадая с небес.

И все оказалось вновь на своих местах — солнце, холмы, виноградники, вся волнистая панорама Пояны.

Немного дальше Мога опять попросил шофера остановиться. Стал выбираться из машины — кособочась, с трудом. Но, почувствовав под ногами твердь шоссе, выпрямился. Так что Горе, наблюдавшему за ним из-за руля, показалось, что Мога вырос вдруг из-под земли, словно ствол могучего дуба и застыл на месте, отыскивая что-то взглядом.

На повеселевшем солнышке в долине робко поблескивали стекла домов. Горбились жестяные крыши, раскрашенные в зеленый и красный цвет. В самом низу, в центре поселения, по асфальту, оживляя пейзаж неустанной суетой, сновали машины самых разных марок. А белые коробки многоэтажных домов усиливали внушительный вид живописного городка, окруженного холмами, на которых вставали еще не покрывшиеся листвой сады и рощи, с северо-востока охраняемые антеннами теле- и радиовышки.

И снова над окрестностью опустился дымчатый вал тумана, заслонив, как огромный занавес, весь ландшафт. На этот раз, однако, он не продержался и минуты. Туман сразу же начал таять, и сквозь его редеющие клочья в памяти возникли ряды домов, крытых тесом, черепицей или жестью, старенькая, покосившаяся церквушка и спускающийся к селу в долине рослый, худой парнишка с чемоданчиком, в котором были две сорочки, галстук и поверх всей поклажи «Как закалялась сталь» Николая Островского. Стройный юноша, решивший во что бы то ни стало преобразовать этот мир и людей, в нем живущих, и понятия еще не имевший о том, что вместе с людьми придется измениться и ему самому…

Этого паренька теперь величали Максимом Дмитриевичем Могой. И вот он опять стоит у порога Пояны, сегодняшний, взволнованный, с грузом многих лет на крепких плечах, с сединой на висках; вот он, возвратившийся вновь к местам, где прошла его молодость.

К истокам.

3

Райком партии разместился в трехэтажном здании в новоклассическом стиле, с фронтоном над четырьмя дорическими колоннами, с большими овальными окнами наверху. Стены были выкрашены зеленовато-желтой охрой, обрамление окон — в белый цвет. Одна половина помещений была занята работниками райкома, другая — райисполкома.

В былые времена, вспомнилось Моге, на этом месте стояли две каменные постройки; в меньшей находился райком комсомола. А в местном музее хранилась фотография этого здания.

— Ты доставил меня по назначению и в целости, — сказал Максим, не торопясь, однако, выходить из машины; у него все еще не хватало духу расстаться с Горе — Григоре Бошта, долгие годы остававшимся для него не только надежным водителем, но и искренним, преданным товарищем. А теперь также — последним из жителей Стэнкуцы, провожавшим его к этому новому для него рубежу.

Мога посмотрел на часы; в его распоряжении оставалось пятнадцать минут.

На третьем этаже с шумом распахнулось окно, из которого высунулась голова мужчины. Максим Мога всмотрелся сквозь переднее стекло; все верно, это был Александр Степанович Кэлиману. Вот он наклонился к белой «Волге»; увидел чужую машину и любопытствует — кто в ней пожаловал.