Читать интересную книгу Ранней весной - Юрий Нагибин

— Может, попросить командование, чтоб специально для вас начали наступление? — усмехнулся Шатерников.

Странствия по дивизиям и полкам продолжались. Ракитин, знавший лишь бомбежку, близко познакомился и с другими видами огня: артиллерийским и минометным. Он научился не вбирать голову в плечи и даже не оборачиваться на чиликающий звук летящей сквозь лес мины, различать работу наших и вражеских пушек, не суетиться, попав под артиллерийский обстрел, а спокойно подыскивать укрытие, по-новому научился слушать военный простор.

Ночевали они то у разведчиков, то у политработников, то у связистов, и всюду их принимали с щедрым фронтовым гостеприимством, которое Ракитин частично относил за счет притягательных качеств Шатерникова. Это получалось как-то само собой. Шатерников, обаятельный, красивый, улыбающийся, свежий, чисто выбритый, живой и бодрый, несмотря на пятую войну, в которой он участвовал, был интересен и привлекателен людям, им хотелось больше и ближе знать его.

Ракитин научился за ужином выпивать две стопки разведенного спирта — непьющий Шатерников уступал ему свою порцию, — и это настраивало его на особо умиленный лад. Он уже смирился с тем, что дружбы у них не получилось и что поездка в главном не удалась. Им оставалось наведаться всего в один полк, когда Шатерников, державший постоянную связь со штабом армии, вдруг объявил:

— Срочно едем назад: на участке двести первого завтра будет бой за высоту.

Утро боя выдалось светлое, тихое, и хвоя обглоданных минами и снарядами сосен казалась особенно щемяще зеленой. Из подива в полк их вызвался проводить кургузый крепыш с кубиками лейтенанта. Знакомясь, он сунул Ракитину маленькую шершавую руку и коротко, как отрубил, представился:

— Отсекр!

Следом за отсекром они двинулись опушкой леса. Привычно верещали немецкие мины, губя ни в чем не повинные деревья. Порой их обгоняли розвальни, груженные то сеном, то продуктами, то зачехленными ящиками, верно с боеприпасами. Ездовые, пожилые бойцы в тулупах и валенках, неторопливо с развальцем шагали рядом с санями, по-крестьянски покрикивая на своих рысаков: «Н-но, милай!», «Н-но, клятущий!»…

— С Москвы будете? — спросил отсекр Ракитина.

— Сейчас из Малой Вишеры, а вообще москвич, — ответил Ракитин, и в памяти нежно и тоскующе встал маленький двухэтажный домик в одном из арбатских переулков.

— Огромный городишко, — сказал отсекр. — Случалось, бывал!

— Правда? — обрадовался Ракитин. — Арбатскую площадь знаете?

— Нет, — наморщил лоб отсекр. — Угольную знаю.

Ракитин никогда не слышал о такой площади.

— А на Гоголевском бульваре не доводилось бывать?

— Нет, я жил в Цыганском тупике. Слышали, наверное?

Ракитин не слышал о таком месте, хотя считал, что хорошо знает город.

— Кузнецкий мост знаете? — спросил он робко.

— Нет. Вот «Шестую роту» знаю, хорошая улица.

Ракитин промолчал, отсекру была известна какая-то другая, неведомая ему Москва, и эта Москва была бесконечно далека от милых Ракитину мест.

Громадная, свежая бомбовая воронка в рыжем венце глины зияла посреди дороги. Ракитин заглянул в нее и отшатнулся: кверху колесами валялся там искалеченный, смятый, как консервная банка, легковой «газик».

— Это кто же так гробанулся? — спросил Шатерников.

— Командир и комиссар того полка, куда мы идем, — сказал отсекр. — Они возвращались от главного, и, как нарочно, налетела откуда-то «рама», скинула одну всего фугаску — прямое попадание…

— Надо же! — сморщился Шатерников. — Только на войне бывают такие случайности. Кто же теперь вместо них?

— Командир второго батальона Чернецов и политрук Утин.

— Не люблю, когда бой ведут заместители, — пропустив отсекра вперед, тихо сказал Шатерников. — Это как опера со вторым составом.

Ракитин не знал погибших людей, не понимал, какое влияние окажет их гибель на предстоящий бой, но и на него все это произвело тягостное впечатление.

Близ командного пункта отсекр с ними расстался.

— Если не убьют, — сказал он, улыбнувшись, — то вечерком увидимся, еще поговорим о Москве. — И, засунув руки в карманы шинели, быстро зашагал вперед.

КП полка помещался в большом, шестинакатном блиндаже. Перед входом в блиндаж была вырыта полукруглая яма, от которой метра на три шла тупиковая траншейка.

Вокруг простиралось заснеженное, частью обтаявшее поле, пересеченное железнодорожной насыпью. Судя по сухим метелкам камыша, торчащим из-под снега, по затянутым тонким ледком широким и плоским лужам, поле это было болотом; за насыпью свежо и ярко зеленел лес. Но сколько ни вглядывался Ракитин в окружающий простор, он не обнаружил никаких признаков высоты, которую предстояло отбить.

— Это стратегическая высота, — пояснил ему Шатерников. — Так называется точка, господствующая над местностью. А вы, верно, думали, это гора или холм?

— Да, — признался Ракитин.

Шатерников засмеялся и прошел в блиндаж. Ракитин остался снаружи. Внимание его привлек странный, то и дело повторяющийся звук, словно кто-то дергал басовую гитарную струну. Он спросил бойца, стоявшего у входа в блиндаж, что это за звук. Тот вначале не понял вопроса, потом спокойно пояснил:

— Да пули немецкие о деревья рикошетят.

— А разве сюда долетают пули? — удивился Ракитин.

— Это «кукушки» стреляют, вон с тех сосен, — боец махнул рукой на сосновый перелесок за насыпью.

— А в кого они стреляют?

— Черт их знает, может и в нас, — равнодушно отозвался боец.

Из блиндажа вышел Шатерников.

— Ну, что там? — спросил Ракитин.

— Совет в Филях. Уточняют и все такое… Накурили — дышать нечем.

— Объясните мне, что тут будет происходить?

— А вы и так увидите.

— Чтобы увидеть, нужна какая-то ориентировка.

— Бой начнется в двенадцать ноль-ноль, — скучным голосом сказал Шатерников. — Сперва артиллерийская подготовка, потом танки с автоматчиками пойдут на прорыв, в прорыв устремится пехота — и высота 16,9 наша.

— И все?

— Таков план; посмотрим, каково будет исполнение…

Внимание Шатерникова привлек плоский фанерный ящик, лежавший у входа в блиндаж. Он потрогал ящик, затем поднял и встряхнул его над ухом, но ящик не открыл ему своего секрета. Тогда он принялся вертеть его и так и этак. Фанерная крышка, прибитая тонкими гвоздочками, чуть отошла в одном месте, Шатерников сунул палец в щель и слегка отодрал крышку.

— Ракеты, — произнес он с удовлетворением, заглянув внутрь ящика. Ракитин уже подметил слабость своего спутника к этой боевой продукции: всю дорогу подбирал он узкие металлические цилиндрики и потрошил их перочинным ножиком. Вот и сейчас, не удержавшись, он вытащил ракету, и на лице его отразилось глубочайшее изумление.

— Что за черт!.. — выругался он и быстро вскрыл ракету. — Так и есть — синяя!.. — Он сдул с пальцев похожий на стиральную синьку порошок, после чего бесцеремонно отодрал крышку напрочь и переворошил все остальные ракеты. — Ничего не пойму — одни синие… Эй, друг, — обратился он к бойцу, с которым до этого разговаривал Ракитин. — Вы по каким в атаку пойдете? По красным или по синим?

— По красным, — ответил тот.

— А есть у вас еще ракеты?

— Нет, вроде других нет.

Красивое загорелое лицо Шатерникова бронзово потемнело от гнева.

— Стыд и срам! Вы б еще вместо ракет в пальцы свистали, — пинком распахнул дверь и прошел в блиндаж.

Шатерников вернулся в сопровождении немолодого худощавого политрука с кротко-задумчивым лицом, похожего на школьного учителя. Новая, необмявшаяся солдатская шинель колом торчала на груди. Ракитин догадался, что это и есть комиссар полка Утин.

— Ничего не пойму!.. — развел руками политрук, убедившись в правоте Шатерникова. — Чернецов ясно сказал, чтобы принесли красные. Это все Козюра, мать его!.. — Как-то не шла к нему ругань, и он, словно ощущая это, застенчиво улыбнулся.

— Надо сейчас же послать за ракетами, — сказал Шатерников.

— Я сейчас позвоню в батальон…

— Лучше послать, — настойчиво повторил Шатерников. — По телефону можно опять на Козюру нарваться.

Из-за кустов показалась фигура человека, бегущего со стороны леса. Боец бежал, низко нагнув голою Лишь достигнув блиндажа, осмелился он поднять красное, в поту лицо, осветившееся радостной улыбкой от того, что все-таки добежал. Прерывистым от быстрого бега и пережитой опасности голосом он стал что-то докладывать Утину.

— Вот что, друг, — домашним голосом сказал Утин, когда связной кончил докладывать, — сходи-ка во второй батальон за красными ракетами. Дается тебе двадцать минут.

Все пространство от КП до переднего края простреливалось немцами. Связной столько натерпелся, пока бежал сюда, что повторить этот путь без всякой передышки было свыше его сил. Мягкая интонация Утина давала ему надежду на избавление.