Читать интересную книгу Ранней весной - Юрий Нагибин

— Это что за краля? Тоже из окружения?

— Да нет, жена, — сдержанно отозвался Шатерников. — На даче, перед самой войной снималась.

Карточка жены пошла по рукам, каждый выражал свое восхищение спутницей Шатерникова.

Шатерников раскраснелся от удовольствия и стал еще красивее.

— Любят небось тебя женщины, капитан? — завистливо сказал усатый политрук.

«А мне вот нечем заинтересовать людей, — думал Ракитин ночью, лежа с закрытыми глазами. — У него даже каждый предмет обихода имеет свою историю, связан с подвигом, с фронтовыми приключениями… А что мог бы я сказать товарищам: „Вот этот ФЭД мне подарила мама в день рождения; бритвенный прибор мне тоже подарила мама. Все, что у меня есть, куплено мне мамой. Все, что на мне надето, дала мне армия. Вот только револьвер я сам раздобыл, правда не на фронте, а в Малой Вишере. Но я вам его не покажу, вас стошнит от одного его вида“. Чем мне еще похвастаться? О московской подруге моей лучше умолчать: стоило нам расстаться на один месяц, чтобы убедиться, насколько мы не нужны друг другу. Правда, она изредка пишет мне письма, но лишь потому, что модно иметь друга-фронтовика. Нет, надо научиться жить верно и цельно, как Шатерников, чтоб не бояться открыть себя любому встречному. Вот откуда у него эта внутренняя свобода, непосредственность в отношениях с людьми…»

Проснувшись рано утром, Ракитин обнаружил, что нары по правую и левую стороны пусты: люди разошлись по своим делам. Только у печурки дремал дневальный.

Ракитин умылся под рукомойником, оделся, пожевал хлеба с комбижиром, припахивающим в холодном виде свечкой, свернул папиросу и, прихватив мешок, вышел из подвала. Он сразу увидел Шатерникова: тот фотографировал хорошенькую связистку, в гимнастерке, шерстяной узкой юбке и подвернутых ниже круглых колен изящных яловых сапожках. Связистка стояла в развилке двух сросшихся корнями берез, прислонившись к одному стволу и полусогнутой ногой упираясь в другой. Ракитина удивили ее чулки, необычного, небесно-голубого цвета, потом он сообразил, что это трикотажные мужские кальсоны. Шатерников запечатлел связистку еще в нескольких видах и накрыл объектив черным колпачком.

— Куда прислать карточки? — спросил он.

— Прямо сюда, я на телеграфе работаю, — и кокетливо добавила: — Да вы обманете!

— Таких девушек не обманывают, — галантно ответил Шатерников.

Девушка засмеялась, покраснела и, прихватив висевший на суку ватник, побежала к дому.

— Простенько, — а со вкусом! — кивнул Шатерников на голубые ноги девушки. — Ну, тронулись?

— Пешком?

— Пешком. С Вяжищ машины, не будет, а на попутную рассчитывать нечего…

Дорога в Вяжищи шла то лесом, то полем, мимо поваленных проволочных заграждений, брошенных, разбитых и целых; мимо дотов, забитых снегом окопов и ходов сообщения. Эта земля совсем недавно была полем битвы, когда в конце 1941 года наши войска вышибали немцев за Волхов.

Февраль, еще вчера крутивший метели, сухо гудевший ветром, звеневший морозом, видимо вспомнил сегодня, что он предшественник весны. Воздух, словно в апреле, был влажно тепел, снега опали и потекли, обнажив придорожные канавы в жухлой прошлогодней траве и рыжие пятна земли на полях. И многое, еще хранимое под покровом снега, вышло наружу: трупы немецких солдат, белые как мел скелеты лошадей, стаканы от снарядов, коробки от мин, неразорвавшиеся фугасы, ржавые колеса, обрывки железа. Немало всякого добра валялось и по краям дороги: ящики с немецкими ракетами, ракетницы, гильзы от патронов, пустые пулеметные ленты, неиспользованные зенитные снаряды. Эти предметы то и дело привлекали ненасытное любопытство Шатерникова, замедляя и без того неспешное продвижение по раскисшей дороге.

Не было такой завалящей гильзы или минного ящика, которые Шатерников не обследовал бы с величайшем тщательностью. Его интересовало устройство ящиком, материал, из которого они сделаны, он строгал их перочинным ножиком, чтобы определить, дуб это или орех. Он пытался приобщить и Ракитина к своим изысканиям, обращая его внимание то на мину нового образца, то на патрон крупнокалиберного пулемета, то на длинный зенитный снаряд, то на шанцевую немецкую лопатку. Без конца потрошил он ракетные снаряды: ловко отделял ножиком синюю или красную латунную ленточку, разымал металлический стаканчик на две части и высыпал на ладонь синий или красный порошок. Ракитин честно старался заинтересоваться всем этим служащим войне материалом, даже задавал вопросы, но Шатерников отвечал сухо и неохотно.

— Что вы все спрашиваете? — раздраженно сказал он наконец. — Смотрите, наблюдайте, щупайте!..

И Ракитин стал разглядывать, щупать холодные кусочки свинца, железа, алюминия, стали. Но сколько он ни разглядывал их, ни щупал, они не открывали ему своей тайны. Ракитину было бы легче, если бы все эти предметы выражали в совокупности какую-нибудь общую идею, ну хотя бы о существе современного оружия или о различии между нашим и немецким вооружением. Но такой идеи не было, и Ракитину было холодно и неприютно среди разобщенных, запертых в себе предметов.

— Интересно!.. — проговорил вдруг Шатерников и остановился. — Откуда бы это?.. — Носком валенка он двигал валявшуюся на дороге консервную банку в красной обертке.

Ракитин с удивлением смотрел на него: что интересного обнаружил он в старой пустой жестянке?

Шатерников поискал вокруг себя глазами, перепрыгнул через кювет, подошел к смерзшейся, запорошенной снегом куче и разворошил ее ногой. Под наледью и снегом обнаружились другие такие же банки.

— Так и есть, — сказал он с торжеством. — Татарские части прибыли. Это здорово: татары хорошо дерутся.

— Почему вы решили?..

— Поглядите! — и Шатерников пинком послал к Ракитину одну из банок.

— «Конина», — прочел Ракитин на красной обертке консервов.

«Теперь я понимаю, почему при выходе из окружения он не потерял ни одного человека, — подумал Ракитин. — С такой наблюдательностью нигде не пропадешь. Да, неплохо бойцам иметь такого командира!»

И ему, как никогда, хотелось, чтобы Шатерников понял, насколько он, Ракитин, глубоко уважает его, понимает и стремится быть на него похожим…

Дорога, круто свернув, вышла к реке. Огромный, могучий, где закованный в лед, а где пробивший ледяной панцирь напором черных непокорных вод, в поросших ельником присадистых берегах лежал Волхов. Справа, низко над рекой, висело пухлое, цвета голубиного крыла облако, и скрытое за этим облаком солнце опустило в реку два прямых, округлых, дымящихся серебристых столба.

— Взгляните, как здорово! — воскликнул Ракитин.

Шатерников настороженно рыскнул глазами вокруг себя, затем, постепенно увеличивая радиус, обозрел окрестность и подозрительно взглянул на Ракитина.

— Вы о чем?

— Да вот — река… солнце… Смотрите, какие лучи!..

— Ну и что? — холодно спросил Шатерников.

— Красиво, — упавшим голосом сказал Ракитин.

— А-а!.. — Шатерников отвернулся и пошел вперед.

Ракитин уныло поплелся за ним следом. Да, у него не клеилось с Шатерниковым. Он честно признался себе в этом, но не мог взять в толк, чем вызвал неприязнь своего спутника…

По мере удаления от Волхова им попадалось все больше встречного народа. Четыре бойца с автоматами вели куда-то арестованного; на нем была шинель без пояса и петлиц и ушанка с вдавлинкой от сорванной звездочки. Раз им пересекла дорогу парочка — здоровенный, кровь с молоком, сержант преследовал девушку в синем платочке. В лесу несколько бойцов варили в котелке кашу. На вопрос Шатерникова, кто они, бойцы смутно ответили: не то выздоравливающие, не то заболевшие. На опушке три военных человека рубили сосну; вернее — рубил один, а двое советовали.

— Вы что, бабу тоже втроем?.. — спросил Шатерников.

Военные люди не отозвались и продолжали трудиться над сосной.

— Сколько народу по тылам шляется, — с горечью сказал Шатерников, когда они двинулись дальше. А ведь все это штыки!.. Кстати, вот вы — человек молодой, а почему не на передовой?

— Я там, куда меня поставили, — пробормотал, смешавшись, Ракитин. Он понял, в чем причина неприязни к нему Шатерникова.

— Бросьте! Это от вас зависит.

Ракитин промолчал. А он мог бы рассказать Шатерникову, что вскоре после своего приезда на Волховский фронт, почувствовав близкое, жаркое, тревожное дыхание войны, подал рапорт об отправке его на передовую. «Я не могу воевать чернилами и пером, когда мои сверстники проливают кровь, писал он в этом рапорте. — Поскольку я не кончил ни военного училища, ни политшколы, прошу снять с меня данное мне звание и отправить рядовым бойцом в любой род войск». Результат был самый неожиданный. Его вызвал к себе начальник политуправления Шорохов. Тогда Ракитин впервые увидел знаменитые по всему фронту черные кустистые брови и светлые обжигающие глаза «Большого дивизионного». Желая показать, что он настоящая военная косточка, Ракитин, войдя в кабинет с непокрытой головой, лихо откозырял и доложил о своем прибытии.