Читать интересную книгу Ранней весной - Юрий Нагибин

— Вы разве не знаете, товарищ Ракитин, воинское правило: «К пустой голове руку не прикладывают»? — низким голосом проговорил «Большой дивизионный».

— Я не знал, товарищ дивизионный комиссар, что у военных мозг находится в шапке, — обидевшись, ответил Ракитин.

Шорохов чуть наклонил голову, и глаза его скрылись за кустистыми бровями, но Ракитину показалось, что в них мелькнула усмешка.

— Так… — просматривая личное дело Ракитина, бормотал Шорохов. — Ракитин Сергей Петрович… 1920 года рождения… русский… член ВКП(б)… — При этом он вскидывал на Ракитина свои светлые блестящие глаза — как спичкой чиркал, — словно сверяя данные анкеты с его обликом. — Образование высшее, незаконченное. Почему не кончил институт?

— Ушел на фронт, товарищ дивизионный комиссар.

— Все торопитесь!.. — проворчал Шорохов. — Так… Владеет немецким, английским, латынью. Латынь — хорошо, основа основ… Редактор институтской многотиражки… Листовку для Киришей вы писали? — спросил он вдруг.

— Да.

Шорохов закрыл папку с личным делом.

— Скажите, товарищ Ракитин, только коротко: как вы понимаете задачи и цель вашего отдела?

Ракитин задумался: в кажущейся простоте вопроса скрывался, верно, какой-то подвох. Нет, не подвох, просто Шорохов хотел знать, понимает ли Ракитин, для чего его прислали на фронт. Что ж, он много думал об этом, он может сказать.

— Я понимаю так: вернуть немецких солдат, являющихся частью немецкого народа, к принципам человеческой морали. Дернуть немцам душу, вновь сделать из них людей, я имею в виду нашу конечную цель…

— Немалая и нелегкая задача, а, Ракитин? — чуть помолчав, задумчиво сказал дивизионный комиссар. — И неблизкая, много выдержки потребует. Немцы держат Ленинград в кольце блокады, захватили Белоруссию, Прибалтику, почти всю Украину, а партия уже думает о том, чем должны стать Германия и немецкий народ после уничтожения гитлеризма. Чувствуете, к какому огромному делу вас призвали? — И вдруг резко, коротко спросил: — Действительную проходил?

— Нет, — удивленно ответил Ракитин: это было видно из его анкеты.

— Так… — Шорохов расстегнул кобуру, вынул «вальтер» и положил перед собой на стол. Взял старый лист немецкой газеты «Фелькишер беобахтер» с портретом Геббельса в форме «СС», прошел к противоположной стене и повесил газету на гвоздь. Вернулся к столу, протянул Ракитину пистолет и громко скомандовал:

— По колченогому огонь!

Ракитин, ничего не понимая, взял пистолет, старательно прицелился и нажал спуск. Пуля пробила газету в вершке от фотографии.

На звук выстрела в кабинет с перекошенным лицом ворвался белокурый кудрявый адъютант, но Шорохов только глянул на него, и адъютант на цыпочках вышел.

— Огонь!

Ракитин выстрелил и снова промазал.

— Геббельс остался жив, — подвел итог Шорохов и гаркнул: — Ложись!

Решив ничему не удивляться, Ракитин распластался на покрытом линолеумом полу.

— Вперед! — скомандовал Шорохов.

Ракитин неловко, вихляя задом, пополз.

— Встать!.. Ползать по-пластунски не умеете. Плохо занимались военным делом в институте. Кулеш сварить можете?

— Не пробовал.

— Машину водите?

— Нет..

— С лошадьми дело имели?

— Нет.

— Прямо не знаю, что с вами делать, Ракитин, — устало сказал Шорохов. — Бойцовую науку вы не знаете, значит ни в один род войск не годитесь. В кашевары и водители тоже. Даже ездовым вас не пошлешь. Может, в денщики определить?..

Стыд, обида, унижение вспыхнули в душе Ракитина.

— Я не холуй, товарищ дивизионный комиссар! — почти крикнул он.

— Нет, Ракитин, — с неожиданной теплотой проговорил «Большой дивизионный». — С холуем я бы разговаривать не стал. Но ты сам себя не знаешь. У тебя в руках редкая — запомни, редкая — воинская специальность. Ты будешь настоящим политработником; поверь, у меня есть нюх. А политработник — это мозг и сердце партии на войне. Гордись своей военной специальностью, изучай ее и постоянно о ней думай. И держи себя вот так!.. — Шорохов поднял огромный кулак, поросший черными короткими волосами, железный кулак молотобойца, каким он и был до революции. — А колченогого мы все-таки прикончим! — Он взял пистолет и, не целясь, выстрелил. Под лакированным козырьком эсэсовской фуражки возникла черная дырка, газетный лист дрогнул, соскочил с гвоздя и мягко, по стене, сполз на пол.

— А стрелять и ползать пластуном ты обязательно научись, — сказал на прощание Шорохов. — Пригодится…

Погруженный в свои мысли, Ракитин не заметил, как остался один на дороге. Шатерников свернул в поле, где, зарывшись носом в талый снег, торчал «мессер» с загнутым хвостом. Шатерников хищно подбирался к сбитому истребителю, на ходу вывинчивал объектив. Вот он присел и щелкнул затвором. Зашел с другой стороны и еще раз щелкнул, вскарабкался на крыло и сфотографировал что-то под колпаком кабины.

— Ракитин, идите сюда!.. — позвал он.

Ракитин перепрыгнул через кювет, шагнул вперед и замер: на краю поля торчал шест с фанерной доской, на которой чернела надпись: «Заминировано».

Если бы его звал кто-нибудь другой, а не Шатерников, Ракитин просто не пошел бы. Но перед Шатерниковым он не хотел спасовать, тем более после их последнего разговора. Чувствуя противную слабость в ногах, он ступил на край поля. Слева от него тянулась цепочка широких, с рисунком автомобильной покрышки следов Шатерникова. Ракитин прыгнул и попал правой ступней прямо в лунку шатерниковского следа. У Шатерникова шаг был широкий, и невысокому Ракитину приходилось перескакивать из следа в след. А потом ему стало стыдно: в этом был какой-то обман, что-то жалкое и противное. Он зашагал прямо по целине. Если бы только знать, как выглядят мины под снегом! Наверное, там, где мина, — бугорок, значит надо ступать по впадинам. Ракитин шел, низко опустив голову, цепко приглядываясь к неровной поверхности поля. Прежде чем утвердить ступню, он нащупывал почву носком сапога, затем легонько прыгал вперед, замирал на одной ноге и с теми же предосторожностями делал следующий шаг.

— Что вы скачете как заяц? — послышался голос Шатерникова.

— Я никогда не ходил по минному полю, — ответил Ракитин. — Я не знаю, как это делается.

Шатерников громко захохотал.

— Да тут давным-давно разминировано!

— А надпись?

— Вы что, не видели? Я же нарочно поднял ее и воткнул в снег.

— Не видел… — Ракитин пристально посмотрел на Шатерникова. «Жестокая шутка! А может, и не шутка вовсе? Как-никак мы будем на передовой, и он захотел проверить, можно ли на меня положиться. Что ж, это правильно, и Шатерников молодец, что испытал меня».

— Надо соображать, — говорил меж тем Шатерников. — Неужели в глубоком тылу оставят заминированное поле? Нельзя быть таким наивным. — И он снова расхохотался.

«Смейся, смейся, — с добрым чувством думал Ракитин. — А все-таки я шел по заминированному полю!»

Шатерников позвал Ракитина взглянуть на мертвого немецкого летчика, сидящего за штурвалом. Летчик был целехонек, и его открытые, застекленевшие глаза напряженно вглядывались в какую-то далекую пустоту…

По мере приближения к Вяжищам Шатерников становился все более хмурым, и Ракитин чувствовал, что его тяготит предстоящая встреча с Князевым. Когда они подошли к избе, где помещалось «хозяйство Князева», Шатерников оскоблил подошвы о порог, вздохнул и решительно распахнул дверь.

Князева в отделе не оказалось, за письменным столом сидел худой, с поэтически растрепанными волосами, очкастый старший политрук, встретивший Шатерникова, как родного. Он выскочил из-за стола, схватил руку Шатерникова обеими руками и оглядел его с ног до головы умильным взглядом.

— Меняем парабеллум?.. — спросил он вдруг, выпустив руку Шатерникова и приковавшись взглядом к его кобуре.

— Уже высмотрел? — усмехнулся тот.

— Меняем, Юрочка? — плачущим голосом повторил старший политрук. — Ты себе в два счета другой достанешь. Даю «вальтер», две лимонки и седло со стременами!

— Зачем мне седло? Тогда давай и лошадь.

— Я достану… Право, достану! — совершенно серьезно стал уверять старший политрук.

В этот момент дверь распахнулась и в комнату стремительно вошел плечистый батальонный комиссар в новой щеголеватой шинели и фуражке с лакированным козырьком. Старший политрук смущенно попятился к двери и так, задом, вышел из комнаты. Батальонный комиссар уселся за стол, снял фуражку, зачем-то открыл и закрыл ящик и, не глядя на Шатерникова, таким тоном, словно они только что виделись, спросил:

— Ну-с, — чем могу быть полезен?

Ракитин понял, что это и есть Князев.

— Гущин велел забрать все протоколы допросов пленных, — сказал Шатерников.

— У нас нет пленных, значит нет и протоколов. Что еще?