Читать интересную книгу Поворотный день - Владимир Богомолов

И вспомнил Иван свадьбы в родном селе. Задолго до венчания на доме невесты отец разваливал дымоходную трубу. И все знали: скоро в этом дворе запахнет жареной бараниной, кукурузными лепешками, скоро не только по усам польется голубой плавац, сладкий дынчач и мягкая сербская ракия… Иногда в Грабоваце можно было наблюдать странное зрелище — стоят пять-шесть домов подряд с разваленными трубами, а хозяевам радость — они гуляют…

Ехавшие впереди легких дрожек два большеусых хохла в свитках и высоких папахах, красные от самогона и весеннего солнца, держали наготове четверти первача. Поравнявшись с Дундичем и осоловело глядя на его кумачовый бант, сразу признали в нем командира. Низко поклонились, вытерли руки о концы расшитых рушников, откуда-то из глубины шаровар достали стаканы, и самогон, плескаясь и булькая, полился через края.

— Родимые, выпейте за здоровье молодых!

Дундич решил было потянуться к стакану, но Николай Казаков, который, сколько помнит Иван Антонович, на дух не принимал сивухи, твердо сказал:

— При деле мы непьющие.

— Я не пьющий, не курящий и на девок не смотрящий, — сказал один шафер другому, и тот от хохота согнулся пополам. Остряк одним духом одолел стакан, хрустнул огурцом. — Знаемо, боитесь, шоб не отравили. Вот дурни! Це ж наш комиссар женится. Снизу доверху дюже красный. Побачьте.

Всадники отвели коней, и Дундич увидел в дрожках каменное курносое лицо длинноволосого жениха, словно вдавленного в сиденье, и дородную молодуху в цветастой кофте и бархатной кацавейке. На высокой черной короне сплетенной косы небрежно болталась пришпиленная фата. Невеста чем-то напоминала Марию, то ли большими наивными глазами, то ли бровями вразлет. И Дундич почему-то искренне пожалел плюгавого мужичка, действительно сверху донизу красного. Красное лицо, обрамленное рыжей густой прической, красный, почти как у Дундича, френч, красные галифе с леями. И в довершение ко всему кумачовый бант на груди.

— Надо бы проверить документики, — сказал Казаков, давно доставший из вместительной деревянной кобуры обыкновенный наган.

Дундич снисходительно засмеялся. Чудак Казачок. Неужели не верит, что это настоящая свадьба? Зачем же формальностями портить людям настроение? И так уже обидели отказом выпить за здоровье молодых. Он глянул на Негоша. Тот не улыбался, пристально изучал седоков на подводах. А там парни и девки, мужики и бабы, сидя и полулежа, обнявшись, продолжали горланить песни и растягивать мехи гармошек.

— Ну, что гам? — вдруг гортанно крикнул жених, обращаясь к своим проводникам.

— Да ось той шпендик требуе документы, — ответил прибауточник, запуская руку в глубокий карман шаровар. После некоторого затруднения извлек помятый листок и протянул Дундичу. — Вот он, треклятый свиток. Що в ем написано, не знаю. Но печатку со звездой бачишь? То-то.

Дундич передал бумагу Казакову. Тот, с трудом разбирая украинские слова, прочитал, что какой-то предукома удостоверяет гражданский брак Панаса Голобородько и Оксаны Грищенко. Заверено личной подписью и фиолетовой печатью.

— Что ж, поздравляем, — сказал Дундич, обращаясь к молодым. Затем спросил у шаферов: — Вы из ближней деревни?

— Из самой ближней.

— Махновцев там нет?

— Были две недели назад. Теперь немае. Кажуть, тот Махно в Гуляй Поле сидить.

— Ну, счастливо вам! — тронул поводья Дундич.

Но один из шаферов снова протянул ему стакан, а жених попросил:

— Добрый человик, выпей за наше счастье. И хлопцы пусть примут.

Негош с готовностью протянул руку к стакану. Четверть пошла по рукам.

— Вот уважили! Вот спасибо! — нетвердо стоя на ногах, благодарил красноармейцев жених. Потом попросил шафера-хохотуна: — Подари им ярку, пусть шашлыком закусят. Гарные хлопцы. — Он толкнул в спину возницу, тот натянул вожжи, и сытые рысаки, гордо вскинув головы, легко покатили дрожки.

С гигиканьем, улюлюканьем, посвистом и звоном пролетела свадьба мимо отряда. Только легкая пыль еще не разбитой дороги осталась висеть в неподвижном воздухе.

Отряд неспешно двинулся дальше. Казаков, который так и не притронулся к угощению, пропустил вперед товарищей, оглянулся и обомлел: миновав лощину, повозки разворачивались широким фронтом. Так поступали сами конники, когда готовили пулеметную атаку.

И чутье не обмануло молодого разведчика. С бугра гулко ударил пулемет.

— Вот так свадьба! — только и успел сказать Казаков.

А Дундич, вскинув кони свечкой, обнажил шашку.

— За мной! — прозвенел, как сабельный удар, его голос.

Заметив решительный разворот отряда, часть бандитов, явно не ожидавших, что красные осмелятся двинуться на пулемет, порезала постромки, вскочила в седла и пустилась наутек, рассыпавшись по целине.

Дундич не выпускал из виду легких дрожек жениха и его охраны.

Выскочив из-за лесистого поворота, отряд уперся в речку, по-весеннему наполненную до краев. Единственный мост был забаррикадирован брошенными повозками. Пока разобрали затор, пока снова вскочили в седла — след банды простыл. Но отпечатки копыт и подков привели всадников в ближайший хутор.

Ожидая, что их здесь встретят бандиты, конармейцы прошли околицей и ворвались на улицу с противоположной стороны. Каково же было их изумление, когда, кроме хуторян, они никого не нашли. Те радостно приветствовали буденовцев и уверяли, что никаких махновцев не видели.

Однако от Дундича и его товарищей не ускользнула любопытная деталь: в некоторых дворах стояли строевые кони с дымящейся шерстью и дико ходящими боками. Но жители в один голос твердили, что кони их, и они только что прискакали на них с поля. Обыскав огороды, погреба и сеновалы, буденовцы никого не обнаружили.

Только во время обыска Дундич почувствовал, как саднит правая нога. Оказывается, в горячке он не заметил, как пуля, разорвав голенище, пробила ногу. Правда, ранение было пустяковое, но все равно неприятно, что пришлось кровью расплачиваться за свою доверчивость.

Кое-как стащили сапог, перевязали рану, И все это делали с беззлобными подначками. Дундич хотел попросить, чтоб не очень-то живописали Буденному их встречу со «свадьбой», но решил, что предупреждением лишь вызовет лишние насмешки.

Вечером, докладывая командарму о происшествии, Дундич, насмехаясь над собой, рассказал и про красный флаг над кибиткой, и про печать со звездой, и про стакан самогона. А когда обрисовал портрет «жениха», Буденный насупился:

— Чует мое сердце, что это был батька. Патлы поповские, нос картошкой, и голос скрипит, как старая осина. Ну точно Махно. И горилкой, говоришь, угостил? — издевался командарм, и сердясь, и жалея Дундича. — И еще зарубку на память оставил. Хорошо, что на ноге, а мог бы и на лбу.

Дундич, опираясь на суковатый дрючок, придвинул перевязанную ногу в тапочке к сапогу и попросил разрешения вновь скакать в тот хутор. Пообещал все перевернуть вверх тормашками, но доставить в штаб Махно.

— Это другие сделают, — все еще сердясь, проговорил Семен Михайлович. — А ты давай аллюр три креста в лазарет. Покажись фельдшеру. Не приведи бог, заражение произойдет. — Видя нетерпеливое движение Дундича, резко закончил: — Кругом марш! И чтоб до полного выздоровления на глаза не показывался.

Через неделю, провожая Дундича с Марией в отпуск в станицу Иловлинскую, уже добродушно напутствовал:

— Свадьбы объезжай стороной. И водку с кем попадя не пей. Потому как ты не просто боец Красной Армии, а герой, отмеченный высшим орденом Советской республики. И веди себя соответственно. Ты же в Конной армии, Вани, в Первой! Четыре дивизии, двадцать четыре полка, девяносто шесть эскадронов. А еще приданная пехота? Ответственность! Тут любой твой поступок зачтут сразу тысячи людей.

— Ну да-а, — в тон командарму протянул Дундич. — Вот в пределах фронта было бы легче.

Буденный уловил иронию, махнул рукой.

— А-а, брось, Ваня. А то, глядишь, дадут мне командовать фронтом, что я тогда тебе скажу? Сошлюсь на все вооруженные силы республики? Нет, брат, в Красной Армии, видать, мы с тобой всегда будем на виду. По высшему разряду…

Последняя атака

Над городом пуржила тополиная метель. Пушинки прибивались к обочинам, к заборам, ложились на карнизы крыш, придавая улицам и строениям прелесть ранней пимы. Изредка под легким ветерком вздрагивали тяжелые кроны вековых тополей. Кажется, ничто и никогда не нарушало этой душной, — сонной тишины маленького украинского городка. Но ведь еще вчера здесь гремели взрывы гранат, строчили пулеметы, в стальном скрежете схлестывались шашки, падали на мостовые, в придорожную лебеду сраженные, а живые, заглушая и взрывы и скрежет, кричали каждый свое, но слышалось только одно бесконечное «а-а-а».

А сегодня он спокойно едет по этой выбитой мостовой и под легкий цокот Мишки думает о том, что вот такой же белесоватый пух стелился под ноги им с Марией, когда он провожал ее в далекий хутор Колдаиров. На крыльце их встретили мать и отец. Рано поседевший, кряжистый, как карагач, казак неспешно спустился со ступенек и протянул руки к дочери, трижды ткнулся густой бородой в изможденное тифом лицо Марии. Потом повернулся к жене и распорядился: