Читать интересную книгу Поворотный день - Владимир Богомолов

— «Слава богу»? — склонил голову к плечу Ленин. — По-русски это значит — хорошо?

— Извините, Владимир Ильич. Это я так, сгоряча… — начал оправдываться командарм.

— Так, батенька, значит, «слава богу»? — и негромко, но довольно звонко засмеялся.

И эта закавыка с богом, и этот смех сняли то неизбежное напряжение, которое ощущалось при первых минутах встречи.

Дундич, приблизившись к дивану, остался за плечом Буденного.

Он старался не только не двигаться, но и притаенней дышать, чтобы не пропустить ничего из того, что здесь произойдет.

Владимир Ильич сказал, что они — почетные гости съезда, потому что главные герои разгрома Деникина. Передышка досталась республике недешево. Велики ли потери в Конармии?

— Больше косит тиф, — после некоторой паузы ответил Ворошилов. В полукольце командиров молчаливо одобрили такой ответ.

И Ленин оценил уклончивость комиссара армии.

— Значит, много. — Из глаз Ленина исчезло недавнее тепло, губы искривила горькая усмешка. — Или вши победят социализм, или социализм победит вшей — так стоит сегодня вопрос. В городе и деревне жертвы сыпняка огромны. Новый враг не божье наказание за грехи большевиков. Он следствие: недостатка продовольствия, недостатка топлива, которые усугубляются транспортной разрухой. Вы сражались на Украине и Кубани. Мешочники и спекулянты вам досаждали?

— С каждым эшелоном… Гроздьями висят…

— Это означает, что война переменила фронт и формы. Антанта теперь взяла в союзники наши нехватки. Она хочет спекуляцию сделать интернациональной. Хочет наше хозяйственное строительство превратить в мирное разложение Советской власти…

«Ну что же все-таки в нем такого необыкновенного, что притягивает миллионы людей?» — думал Дундич, вглядываясь в лицо Владимира Ильича. Сеточка морщинок возле глаз, по обе стороны клиновидной рыжеватой бородки то и дело возникали и исчезали на щеках ямки. И над этим, в общем-то обычным, лицом пожилого, дьявольски усталого человека необыкновенно рельефно нависал выпуклый гладкий лоб. Казалось, именно он, этот высокий лоб, придавал всему лицу, даже всему облику вождя то выражение величайшей мудрости, проницательности, человечности, о которой Дундич, как и все конармейцы, был премного наслышан. А потом он обратил внимание, что глаза Ленина, постоянно излучающие искорки то веселого вдохновения, то озабоченности, то гнева, когда речь заходила о врагах, делали лицо неописуемо живым, энергичным. И что-то еще, что-то еще…

— Вы слышали отчет ЦК? — спросил Ленин. Не все гости ответили утвердительно, потому что не все успели в Москву к открытию съезда. — Сейчас все внимание партии сосредоточивается на вопросах трудовой дисциплины, которая есть гвоздь всего хозяйственного строительства социализма, и глубже — основа нашего понимания диктатуры пролетариата. Вы люди военные, и мне с вами на эту тему говорить легко. Вы понимаете, что дисциплина, пока не станет сознательной, пока не имеет в фундаменте своем преданности делу, связана с принуждением. И большевики не боятся криков и воплей буржуазной демократии, которая носится со словами «свобода» и «равенство», не желая признать, что свобода для грабежа рабочих, равенство сытого с голодным суть преступления против трудящихся. Разве возможно было вам в бою допустить свободу невыполнения приказа или свободу дезертирства? Почему же сейчас мы должны дать свободу шкурникам и саботажникам терпеть равенство бездельника с тружеником?

— К стенке тунеядцев ставить! — сказал кто-то из командиров.

И Дундич был целиком «за», вспомнив свой, не очень удачный теоретический диспут с бандитом-анархистом. («Личность свободна? Все равны?» — давил демагогией Жмуренко. А он «мекал»…) Теперь-то он знает, что свободен лишь тот, кто жертвует собой на благо других.

— К стенке? То есть расстреливать? — Ленин с прищуром повернулся на голос. — Мы боремся со спекулянтами и прямыми вредителями. Но победить в хозяйственных задачах так, как в военных, нельзя. Победить кавалерийским наскоком нельзя. Тут нужна длительная работа, работа на десятилетия, по единому плану. Мы два года создавали боеспособную армию. А сейчас нам надо организовать по-новому труд, создать новые формы привлечения к труду, подчинения трудовой дисциплине миллионов производителей. Рабочий класс должен сорганизовать производство так же эффективно, как он сорганизовал Красную Армию, которая совершила чудо. Каждый рабочий должен проникнуться сознанием, что он правит страной. Это задача бескровная, но архитрудная. Самопожертвование в будничной, рутинной обстановке неизмеримо труднее. И тем ценно.

В памяти Дундича всплыли слова юного Коцюбинского, на митинге в лагере для военнопленных, о том, что коммунизм будет построен не сегодня и не завтра. Выходит, неплохо соображал тот безусый главком не только в вопросах войны, но и мира. А может, это ленинская мысль? Юрий услышал ее и передал другим, и слова эти, запав в душу Дундича, учили его воевать бесстрашнее и грознее, чтобы хоть на немного приблизить желанную цель.

— Однако, товарищи, извините за уклончивость, которую я, наверное, перенял у Климента Ефремовича, — Ленин бросил лукавый взгляд на Ворошилова, — но разговор с военными о делах невоенных я затеял неспроста. Чтобы перевести все хозяйство на мирные рельсы, нам нужен прочный мир. А обеспечить его для народа в обстановке, когда империалисты вооружены до зубов и лишь ждут удобного момента, можете только вы, воины Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Владимир Ильич заговорил о том, что если Красная Армия не завершит до весны окончательный разгром деникинских банд, из Крыма непременно выползет барон Врангель, и у Советского правительства нет никакой гарантии, что не навяжут новую войну польские империалисты.

— Хотя мы их предупредили, — очень жестко сказал Владимир Ильич, — что если они сунутся, то получат такой урок, который не забудут никогда! Верно?

— Правильно! Не забудут! — сдержанно загудели конармейцы.

Дундич, кажется, понял, что еще делало Ленина необыкновенным — умение, говоря со всеми, говорить с каждым. Цепкий взгляд его живых карих глаз останавливается на тебе лишь на мгновение, но мгновения эти, стократно повторяясь, создают тот незримый, но прочный мост доверия, по которому убежденность вождя переливается в тебя, становится твоею убежденностью. «Посмотрев в глаза он заглянул в душу», — так в горских сказаниях говорится о провидцах, о людях, которым окружающие верят беззаветно. Вот почему человек, оказавшись в большой группе слушающих вождя, с полным правом мог потом сказать: «Ленин говорил со мной».

Владимир Ильич обвел лица командиров и спросил, может ли Советское правительство и впредь, как всегда до этого, положиться на Конармию.

— Может, — твердо ответил командарм. — Вот вернемся со съезда и потопим врангелевцев в море. Со всеми иностранными помощниками.

— Чем скорее, тем лучше, — коротко откликнулся Ленин и добавил: — Мы готовы заключить мир с любым государством. Но империалисты не могут нам простить Октябрьской революции, которая возвестила начало их краха. И поэтому вместо мирных переговоров готовят новые военные авантюры…

Тут Владимир Ильич посмотрел на дверь, будто за ней стояли те, кто не хочет садиться за стол диалога с Россией. Так показалось Дундичу. На самом же деле до слуха Ленина долетел звонок, зовущий делегатов в зал. Перерыв окончился. Буденный круто повернулся к товарищам:

— Задержали Владимира Ильича. Он с нами и не отдохнул.

— Не беспокойтесь, товарищ Буденный, — не поддержал командарма Ленин. — Беседа с вами для меня была самым лучшим отдыхом.

Прежде чем расстаться, Владимир Ильич попросил Семена Михайловича и Климента Ефремовича подготовить докладную о нуждах Первой Конной. Затем, прощаясь с каждым за руку, он желал товарищам удачи, успехов в ратном деле, выражал надежду на новые встречи. Наконец, Ворошилов представил Сердича и Дундича.

— Вы ведь понимаете, товарищи, — сказал Ленин, — что у нас, в России, война скоро кончится, а у вас, в Сербии, все еще впереди.

И я от души желаю вам скорейшего и благополучного возвращения на родину.

Буденный и Ворошилов как-то неопределенно хмыкнули. Ленин стремительно повернулся к ним:

— Что означают ваши смешки, товарищи?

— Не может Дундич уехать в Сербию, Владимир Ильич, — заметил командарм. — Мы его в прошлом году обвенчали с донской казачкой.

— Ах, вот оно что. — Из прищуренных глаз Ленина брызнули озорные огоньки. — Казачки, говорят, народ боевой и решительный. Не захочет ехать с вами, что тогда?

Дундич, не ожидавший, что разговор вдруг примет подобный оборот, перейдет с проблем государственных к его личным, даже растерялся и не знал, что и как отвечать. Ведь до этого он всерьез не думал, что однажды наступит тишина на всей… ну, если не на всей, то на большей части земли, и им, воинам революционной Красной Армии, будет приказано расседлать коней, сдать оружие на склад и отбыть домой. Домой, значит, в Сербию. Тем более что к тому времени и на его родине наверняка совершится революция и к власти придет трудовой народ. А если вдруг произойдет, как в Венгрии — контра задушит Советскую власть, — тогда он поедет один. Не для того, чтобы гнуть хребтину на буржуев и помещиков, а чтобы создать партизанские отряды и громить вражьи силы. До тех пор, пока отряды не перерастут в регулярную армию, способную уничтожить поработителей.