Но ничего не поделаешь. Либо я выставляю всю эту историю на всеобщее обозрение, либо просто тихо уезжаю. Хочу попрощаться с Мишей и с академией. Она все-таки стала моим домом, несмотря на всю ерунду с учебным планом, сумасшедшие сроки сдачи и темпы учебы. Я прижилось, привыкла к странному медицинскому климату и юмору. И это все — заслуга стоматолога с кафедры нормальной анатомии человека.
Постепенно выяснилось, что билеты в Питер (я решила связать свою жизнь с Павловкой, раз уж на то пошло) отец взял на следующие выходные. Неделю я могла прощаться с академией. Я сидела подавленная, не зная, куда бросаться.
Главный корпус. Желтый, приветливый, новый. Турникеты, странные гардеробщицы со своими правилами, ларьки и буфеты. Большой холл, лекционки, актовый, кафедры. На четвертом этаже расположился Разумов, летающий по коридорам со скоростью супермена. На пятый этаж мне уже не попасть — до физиологии в этом вузе я не добралась, как и до фармы.
Два корпуса, которые встречают тебя после тряски в маршрутке. Один с подвалом, столовой и конференц-залом, там проходит биология. Начева с червями, спокойная латынь. А вот и мой морф корпус, любимый. Особенно кафедра на втором этаже, небольшая, с вечным отдаленным запахом формалина, студентами в наглухо застегнутых халатах и шапках. Кастрюли с органами по углам, с мозгами — в кабинете Миши. Я решила, что в субботу не поеду сюда, слишком больно будет остаться на анату, а потом на препаровку. Я не выдержу. Закончу академию физикой в пятницу. Как раз попрощаюсь с кураторшей. Бойкая тетка, классная, не стесняется выражать свои чувства, я бы, наверное, так не смогла. Мне будет не хватать ее непосредственности.
Во вторник я сидела на анатомии почти в слезах, старалась улыбаться, и еще более жадно разглядывала Мишу. Худенький, астеничный, со сведенными плечами, в белом халате и шапке стояком. Морщинки у глаз напоминают мне зрительную лучистость в мозге, губы, изгибающиеся в усмешке, и, конечно же, его потрясающей красоты и живости глаза. В них он весь. Голос сводил меня с ума. Я сжала руку в кулак, и облизнула губы. Вот и все. Беллка написала смску.
«Твой отец рассказал мне о твоем отъезде. Тебе надоела академия?»
«Да. Дыра».
«А как же Золотко?» — Я чуть не застонала. Она не понимает, что еще секунда, и я с криками брошусь ему на шею и зацелую.
«Окислилось».
«По-моему, ты не по своей воле едешь».
«С чего ты взяла?»
«А чего такая, словно тебя скоро на эшафот поведут? Он это устроил, я уверена».
«Гениально!»
«Я ушла от него, он козел», — Я бросила на подругу удивленный взгляд. Неужели? Жаль мать не наставила ему рога.
«Я вообще не понимаю, как ты могла с ним встречаться! Это же фу фу фу!»
«Фу фу фу — это секс с Золотухиным!»
«Это — да да да!»
Белла сделала вид, что ее стошнило в лоток с мозгами.
— Белла Викторовна, что такое? Не нравится? А вот идите и покажите нам проекционный центр зрения!
Она фыркнула и вышла. Ответила на «три» с трудом. И то, потому что слушала, что я показывала перед парой. После нее Миша подозвал меня к себе.
— Ты сегодня хуже медузы. Что там было в субботу?
Я постаралась как можно небрежнее отмахнуться.
— Я звонил, ты была недоступна.
— Мы решали семейные проблемы. — Спокойно ответила я, в кармане сжимая кулаки от боли в сердце.
— Решили.
— Вполне.
— Я принес твои вещи. Они у меня в кабинете. — Как-то грустно сказал Миша. — Без тебя дома стало слишком тихо…
Я не выдержала и обняла его, поднявшись на носочки. Завтра ни шагу на кафедру анатомии! Даже если в туалет захочется, схожу в мужской на гисту. Я не смогу его отпустить, просто сил не хватит. Снова напросились слезы, я уткнулась носом в его плечо. Его руки с готовностью гладили меня по спине. Он чувствовал, что что-то происходит, а как без этого? Просто не спрашивал, прекрасно знал, что я не отвечу. Я просто физически не смогу это озвучить, а если смогу, все рухнет тут же. Я уже никуда не поеду. Его жизнь никогда не развалится. Не из-за меня. Я итак внесла в нее слишком много сумбура. Мне ужасно захотелось сказать ему все то, что было на душе. Я немного отодвинулась и заглянула в его глаза. Он жалел меня, он боялся за меня, на лбу морщины стали глубже.
— Это были лучшие полгода в моей жизни. Ты сделал их такими, ты вернул меня к жизни, как спящую красавицу. — Я уже не могла справиться со слезами. Голос стал тише, прерывался. — Я никогда… не чувствовала себя такой счастливой…
Я стерла слезы ладонью, Миша осторожно провел пальцами по моей щеке.
— Я с тобой стал мальчишкой. — Ответил он. — Глупости постоянно делаю.
— Я так тебя люблю! Я смирилась с положением дочери!
Я опять оказалась в его объятиях.
— Ты всегда будешь для меня, как дочка! Мой дом — твой дом. И… — мы опять посмотрели друг на друга. — Что бы тебя так не расстроило, знай, я всегда буду с тобой, если ты этого захочешь. — Его рука осторожно легла на мою грудь, отыскивая часто бьющееся сердце, я сжала ее своими холодными ладошками.
Я отрывала от себя кусок плоти. Со всем: мышцами, сосудами и нервами. Когда-нибудь эта дыра зарубцуется, но пока она будет причинять мне боль. Я не смогу спокойно жить. Мы стояли и просто смотрели друг на друга, по моим щекам текли слезы, капая на халат, смазалась тушь, я крепко сжимала его руку. Миша грустно смотрел на меня, он не мог мне помочь, и это сильно его терзало. Подходило время. Я попросила забрать вещи. Мы вышли из кабинета за руки и чуть не сбили Кравчук.
— Михал Иваныч, ой… извините!
— Минутку, Елена Игоревна.
Она бросила на меня быстрый взгляд, но тут же отвела его. Я удивилась: она не пыталась узнать, что происходит. Насколько человек уважает жизни других. Забрав сумку, я еще раз обняла Мишу.
— Золотой. Ты действительно золотой!
— А ты действительно Агат. — Я слегка улыбнулась и одним взглядом спросила почему. — Камень яркий, везде видно, среди всех.
Я попрощалась с ним. Никогда не забуду момент, когда моя ладошка выскальзывала из его, я переступала порог кабинета. В глазах тут же потемнело. Сумка оттянула руку. Я постаралась спокойно дойти до выхода с кафедры и только там завалилась на стенку. Нет! Истерика подступила слишком быстро. Я ревела прямо сидя на лестнице. Ко мне подходили, но я только качала головой. Угроза повисла, когда с кафедры вышел Наумыч, вот тогда я поспешила улинять. Мало ли, что придет в его седую, почти лысую голову?
Начева разрешила мне войти без вопросов. Видок у меня был явно не сахарный. На вопросы я отвечала, что переработала с формалином, а от него глаза слезятся.