воспоминания от кошмаров.
В этот раз ему снился Юг и тени его прошлого. И опять — мать. Одна из тех сцен, которые он мечтал вырезать из своей памяти, но не мог.
Это было больше двадцати пяти лет назад. Сколько ему было — три года, четыре? Он не знал точно, он слишком часто видел подобные сцены, а потом — став старше — порожденные ими кошмары.
Он помнил, что тогда, в первый раз, было темно: то ли утро, то ли поздний вечер. Он пробрался в клетушку матери, потому что соскучился по ней. Она спала, ее волосы, всегда удивительно чистые и красивые, рассыпались по прикрытой грязными тряпками соломе, словно лучи Луны. Он хотел лечь с ней рядом и обнять ее, но улышал шаги — и прижался к стене, надеясь, что его не заметят.
Кто-то зашел и остановился возле подстилки, возвышаясь над спящей, словно башня. В полутьме он не видел лица. Мощная фигура могла принадлежать Баатар-хану — а могла и кому-то другому. Многие из племени приходили к его матери: на людях никто не признался бы, что марает руки о беловолосую демоницу, но все всё понимали.
(Когда родился Гэрэл, его не убили только потому, что каждый из мужчин улуса мог быть его отцом — в том числе и Баатар. Но никто не был уверен в своем отцовстве: странный светловолосый ребенок ни на кого из них не был похож, вообще выглядел совсем не так, как жители Срединных Государств. Поэтому каждый, проходя мимо, норовил ударить его, плюнуть вслед. И назвать демонским отродьем или ублюдком — какое-то время у него и не было никакого другого имени. Потом мать стала называть его Гэрэл — «свет»; имя звучало как злая издевка, но она вовсе не насмехалась — просто знала на языке людей не так уж много слов, и выбрала, по ее мнению, самое красивое).
По изменившемуся ритму ее дыхания он понимает, что она проснулась, хоть и не открыла глаза, и вошедший, должно быть, тоже это понял; впрочем, ему все равно, спит она или нет.
Мужчина забирается на мать Гэрэла, приспускает штаны, приподнимает лохмотья, что служат ей платьем, и начинает ёрзать туда-сюда.
В полутьме они словно двухголовое и четырехрукое чудовище, что-то вроде тяжело сопящего паука.
Мать, которую возят взад-вперед по подстилке, открывает глаза и видит Гэрэла, съежившегося у стены. Ее нечеловеческие голубые глаза как будто слегка светятся в темноте, и он ясно видит в них слезы. Ей стыдно, страшно и очень больно. Но она не сопротивляется насильнику, знает, что будет только хуже.
Он хочет убежать, но ему тоже страшно, слишком страшно, чтобы сдвинуться с места. Она стискивает зубы и старается сдерживать стоны, чтобы не испугать ребенка еще больше.
Мужчина без лица продолжает двигаться на ней, неспешно и деловито.
Губы мамы шевелятся. И снова. Она смотрит на Гэрэла и шепчет одни и те же слова, и хотя она повторяет их беззвучно, смысл понятен:
«Не смотри».
Может быть, на самом деле она шептала тогда что-то другое или из ее рта раздавались только стоны. Она долго не говорила на языке южан — в племени демоницу сначала считали немой; Гэрэл помнил, что они с мамой учились словам вместе…
Почему-то ему всегда, когда он видел этот сон, казалось, что кошмар закончится, как только он наберется духу и позовет на помощь. Тогда, в жизни, некому было им помочь, всем было плевать, даже если кто-то узнал бы о происходящем. Но у сна свои законы. Во сне важно победить страх и суметь закричать.
И он пытается закричать, но страх мешает ему, сдавливает горло, и крик застревает, умирает где-то на подступах к нёбу. А когда он пытается насильно вытолкнуть его наружу, открыть рот почему-то ужасно сложно, и изо рта вырывается лишь мычание и сдавленный писк.
Он проснулся резко, словно от удара, и не сразу вспомнил, где находится и сколько ему лет.
Было темно — еще не рассвело. Один из светильников, с которыми они читал перед тем, как уснуть, все еще горел. Потом он понял, что его, скорее всего, разбудила внезапная тишина за дверью. Присутствие охранников обычно сопровождалось звуками, которые не мешали ему спать, к которым он, наоборот, привык — он слышал их шаги, иногда солдаты тихо переговаривались. Но сейчас в коридоре было пугающе тихо. Потом он услышал щелчок повернувшегося в двери замка. Гэрэл замер и постарался дышать ровно и медленно.
Сквозь полуприкрытые веки он видел приблизившуюся к его кровати фигуру. Лицо — кроме глаз — было закрыто тканью. Пламя светильника блеснуло на кинжале, который человек достал из-под одежды. Человек замахнулся.
Гэрэл перехватил его руку и резко вывернул ее; человек вскрикнул от боли и неожиданности, выронил кинжал на кровать — и Гэрэл тут же схватил его и вонзил его неудачливому убийце в глаз.
Он вскочил, накинул поверх сорочки домашнее платье из синего шелка, но перед тем сразу потянулся за арбалетом, который по привычке держал у изголовья кровати — тот был взведен, и хвала богам, потому что в дверь уже успели просочиться две новых фигуры с оружием.
Одного ему удалось застрелить сразу, второй успел подойти к нему — пришлось схватиться врукопашную, и Гэрэл, хоть и не без труда, обезоружил второго убийцу. Он стащил ткань с его головы, но лица, что скрывалось под ней, он не знал. Это определенно не был кто-то из его слуг.
— Кто вас послал? — спросил он.
Наемник смотрел на него молча, в глазах, блестевших обсидианом в тусклом свете, плескалась ненависть.
— Кто? — повторил Гэрэл, уперев стрелу арбалета ему в горло. — Я все равно заставлю тебя сказать, если не сейчас, то позже, и, поверь, это будет очень неприятно.
Убийца странно дернул подбородком и тут же застонал от боли. Из его рта со страшным хлюпающим звуком хлынула кровь. Он предпочел откусить себе язык, чем признаться, кто его наниматель.
Гэрэл отпихнул от себя корчившееся от боли тело — теперь убийца стал бесполезен — и скользнул к двери, стараясь двигаться как можно неслышнее.
Что случилось с его караульными? Он узнал ответ на этот вопрос, едва выглянув в коридор. Они не оставили свой пост, он сразу увидел их тела, лежащие на полу или привалившиеся к стене. Их, похоже, опоили каким-то снотворным, а потом перерезали глотки.
Хуже оказалось то, что коридор был полон темных фигур с закрытыми тканью лицами, таких же, как те трое, что лежали