сказал; представлял, что тот ответил бы ему. Как они вместе закончили бы эту чертову войну, как обсуждали бы планы, вместе склонялись бы над картами и бумагами. Составлял в уме бесконечные — иногда до самого рассвета — истории, умолял простить его. И в конце концов, обессиленный, падал в объятия сна — и в какой-то один-единственный миг перед засыпанием ему казалось, что все исправлено, что он прощен, и всё, всё теперь будет хорошо.
Во дворце было не только сыро, но и страшно холодно. Здесь были сотни спален, и императоры в прежние времена постоянно их меняли — разумная мера предосторожности, учитывая, что недоброжелателей всегда было предостаточно. Гэрэл отмахнулся от предостережений и выбрал одну — и приказал принести туда побольше ковров, одеял, книг, вина и ярких светильников. В серо-зеленой стылости дворца эта комната была похожа на живое сердце, которое пульсировало и перекачивало горячую кровь. Если бы не его обязанности, он с радостью забыл бы о мире, который начинался за пределами этой теплой светлой комнаты. Он всей всей душой возненавидел этот мир, этот город, отгороженный от него мутной стеной дождя.
Город, что неудивительно, отвечал ему полной взаимностью.
Другие чхонджусцы маялись в Синдзю не меньше. Стоило только пьяному угару победителей угаснуть, как они начали роптать, проситься домой в Чхонджу и жаловаться на рюкокусцев.
Все чаще ему сообщали, что люди недовольны его приказами и уже высказывают это недовольство, не таясь. Да он и сам прекрасно все понимал.
Чаще всего ему досаждал главный придворный маг — тут, в Синдзю, тоже такой имелся; здешний маг был не даосом, но последователем какого-то схожего учения, которое в Рюкоку называли учением об Инь и Ян. Утверждая, что звезды и гексаграммы показывают ему будущее, он подробно рассказывал о разнообразных несчастьях, которые вот-вот обрушатся на головы завоевателей и лично Гэрэла. «Самые могущественные мои амулеты ломаются в присутствии этого демона…» — вещал он. Всё это несколько утомляло. Прогнать его было бы неосмотрительно — мастер Инь-Ян был рюкокусцем очень знатного и уважаемого рода. Впрочем, в отличие от его старого знакомца Господина Лиса маги из здешнего Ведомства Предсказаний были обычными шарлатанами-людьми, довольно безвредными.
Так же безвредны были и те, кто во всеуслышание поносил Гэрэла на улицах — это были или пьяные, или вконец отчаявшиеся люди. Если верить им, он был ростом с двух мужчин и неуязвим; был сыном девятихвостой лисицы и колдуном; питался кровью; мог одним взглядом превратить человека в камень. Гэрэл никого не наказывал за такие разговоры — страх подкреплял его авторитет (довольно жалкие подпитки, надо сказать).
Куда опаснее были разговоры между теми, кто не верил в стариковские сказки. Слухи расползались словно змеи, и среди множества безобидных было и несколько ядовитых — те, что случайно оказались правдой.
— …Известно ли вам что-нибудь о его семье?
— Нет. О нем вообще мало известно, по большей части всё — слухи и выдумки.
— До меня дошли сведения, что мать его была… — говоривший понизил голос, — …служанкой…
— Быть не может! И престол в руках человека такого происхождения… Надо узнать больше его секретов — наверняка он не так опасен, как болтают…
— Если вырвать тигру когти, будет просто кошка…
Служанкой?.. Вернее было бы сказать — рабыней. Или лучше даже так: остроухой тварью, которая в глазах окружающих находилась где-то на одной ступени с бездомной шелудивой псиной. Что бы эти изысканные аристократы сказали, узнав подробности его детства?
Задыхаясь во дворце, он отправлялся бродить по Синдзю.
Он часто приходил в нижнюю часть города, в торговый квартал, туда, где когда-то видел девочку Момоко. Она была безразлична ему, да и не узнала бы его. Зачем тогда? Он не смог бы ответить. Сказал бы — просто так, но ведь просто так ничего не бывает.
Однажды он увидел потерявшуюся девочку — не Момоко, другую, незнакомую; та шла по улице и со странной очень спокойной интонацией — не поймёшь, не то искренне, не то играет сама с собой в какую-то игру или роль репетирует, — монотонно повторяла: "Вы не видели мою маму? Ее нет. Ее нет". И снова то же самое, теми же самыми словами.
В чём-то ей даже можно было позавидовать — девочка, по крайней мере, точно знала, что именно она ищет.
Может быть, он бессмысленно и упорно искал среди лиц молодых симпатичных торговцев Юкинари, но это ведь было бы совсем уж глупо.
Так уже и не вспомнить, когда он начал выпивать. Он никогда не любил алкоголиков, не доверял тем, кого бутылка вина может превратить в совсем другого человека. Иногда он мог выпить немного за компанию с солдатами, но чтобы сознательно и настойчиво глушить тоску вином — такого прежде с ним точно не было. Эта привычка завелась уже тут, в этом проклятом городе утопленников — Синдзю.
Он и не надеялся, что управлять страной будет легко, но если бы не эта апатия, возможно, и получилось бы сохранить и даже построить что-то, а так — все разваливалось на глазах, словно замок из песка.
Даже караул, что сторожил его спальню, состоящий из людей, которым он раньше доверял, начал сомневаться в нем. Его действия обсуждали не в открытую, тихо, но он слышал и замечал — как заметил бы любой, у кого были глаза и уши.
— …Мне тоже это не нравится, но надо стараться ладить с ними; Рюкоку — наш дом, — говорил какой-то молодой солдат убежденно. — И рюкокусцы больше нам не враги. Мы должны относиться к ним как к братьям.
— «Дом»? — повторила пожилая Юллё, командующая Левой дворцовой стражей. Она сказала это очень презрительно, будто сплюнула. — «Братья»? Упаси меня Небесный Тигр от таких родичей! Тебе сколько лет, что ты веришь в эти сказки? Да рюкокусцы после того, как проиграли, ненавидят нас пуще прежнего.
— Мне девятнадцать. Но это не мои слова, а нашего генерала — то есть, я хотел сказать, господина наместника.
— Слышала я эту чушь, которой пичкает нас «господин наместник». Но помяни мое слово, никогда не будет мира между нами и рюкокусцами. Предательство у них в крови. У нас в Чхонджу не умеют ничего чувствовать наполовину. Не привыкли мы выжидать, скрываться. Ненависть, месть, прощение, мир — у нас все честно и быстро. А рюкокусцы — хитрые холодные змеи. Могут десятилетиями ждать возможности отомстить, улыбаясь тебе как лучшему другу, и яд ненависти в крови лишь сгустится.
— Ты считаешь генерала глупцом?
— Что ты, сынок, наоборот. Он даже слишком умен, как по