В камеру попал подлокотник: на нем лежала рука. Остальная часть человека существовала только в воображении. Фрагменты тела почти потерялись среди ярких освежеванных графиков идущего от него электричества.
Сенгупта покачала пальцем: статичный кадр задвигался. Хронометр принялся отмерять время, секунду за секундой: 03/05/2090 — 09:15:25.
Что ты видишь? — Говорила не Сенгупта. Кто-то на видео, за сценой.
— Луг, — сказал человек в кресле. Его лицо по-прежнему было скрыто, но голос Брюкс узнал сразу.
Валери.
Трава растворилась в штормовых волнах, желтоватое небо отвердело до зимней синевы. Горизонт не сменил позицию — рассекал картину прямо посередине кадра. В саундтреке что-то постукивало, словно ногтями по пластику.
— Что ты видишь?
— Океан. Приарктический Тихий океан. Курильское течение, начало фев…
— Океана достаточно. Базовое описание ландшафта — больше нам не нужно. Одним словом.
Намек на движение справа по центру: едва видимые пальцы Валери барабанили по подлокотнику.
Соляная равнина, сияющая в летнем зное. В туманной дали вздымался край столовой горы и темная терраса, разделявшая горизонт.
— А теперь?
— Пустыня.
Тук… тук, тук-тук… шлеп…
Брюкс взглянул на Сенгупту:
— Что это…
— Тише.
Опять соляная равнина: столовая гора мистическим образом исчезла. Теперь из растрескавшейся земли на полпути до горизонта торчал скелет дерева: голый и желтый, как старая кость, с короной безлистных ветвей на ободранном, гладком стволе, слишком прямом для естественной формы. Тень от него тянулась прямо к камере, словно непрерывное призрачное продолжение самого объекта.
— А теперь?
— Пустыня.
— Хорошо, хорошо.
В стеклянном мозге на экране по зрительной коре пронеслась волна алых точек и исчезла.
— Сейчас?
Картина чуть приблизилась: теперь дерево оказалось прямо по центру; его ствол был прямым, как флагшток, и почти разрезал горизонт и добрую часть неба наверху.
Пятнышки появились вновь, слабая красная сыпь запачкала радуги мыльных разводов, кружащиеся в глубине мозга Валери. Ее пальцы остановились.
— То же самое. Пустыня.
В ее голосе не слышалось и намека на эмоции.
«Прямые углы, — понял Брюкс. — Они превращают пейзаж в естественный крест…»
— Теперь.
— То же самое.
Но нет — не то же. Теперь ветви оказались за кадром: осталась белая земля, кристально жесткая синева неба и гипотетическая бритвенная линия посередине, разрезающая мир от края до края. И невозможно прямой вертикальный ствол, раскалывающий пейзаж сверху донизу.
«Они хотят спровоцировать приступ…»
Сыпь, сияющая в глубине вампирского разума, превратилась в пульсирующую опухоль. Но голос Валери по-прежнему был пустым и предельно спокойным, а тело неподвижно сидело в кресле.
Камера по-прежнему не давала разглядеть ее лицо. Брюксу стало интересно, почему архивисты так боялись его записывать.
Мир на экране начал распадаться. Соляная пустошь позади дерева слегка отклеилась внизу (дерево осталось на месте, как переводная картинка на стекле). Мир сжался с нижней границы экрана, скрутился, как старый пергамент, и обнажил лазоревую полосу, будто под песком пряталось еще больше неба.
— А теперь?
Пустынные пиксели сжались сильнее, плотнее прижались к горизонту…
— То же самое.
…превратились из пейзажа в полоску земли; нижнее небо толкалось, но горизонт удерживал его от слияние с вышиной…
— А теперь?
— Т-то же с-самое. Я…
Красное зарево корчилось в мозгу Валери. Показатели гальванизации и дыхания начали дрожать.
Сердце билось сильно и равномерно, количество ударов не менялось.
— А теперь?
Земля почти полностью превратилась в небо. Пустыня скукожилась до расплющенной яркой ленты, бегущей посредине экрана, словно ЭЭГ мертвеца или поперечная перекладина на распятии. Древесной ствол резал ее по вертикали на прямые углы.
— Я… небо, кажется… я…
— А теперь?
— …знаю, что вы делаете.
— А теперь?
Сплющенная пустыня уменьшилась на критическую долю, горизонтальная и вертикальная оси разделили квадраты неба границами почти равной толщины.
У Валери начались конвульсии. Она попыталась выгнуть спину, но ее что-то остановило. Пальцы вампирши затрепетали, руки тряслись на мягких подлокотниках кресла; только сейчас Брюкс понял, что она привязана.
В ее мозгу начался настоящий фейерверк. Сердце, до сих пор неизменно стабильное, выбросило острые пики на графике и полностью отрубилось. Тело замерло на мгновение, застыло в ломающей кости судороге на бесконечно долгую секунду; потом в бой вступили дефибрилляторы кресла, и вампирша возобновила танец под ритм нового напряжения.
— Тридцать пять угловых градусов, — спокойно отрапортовал невидимый голос, — Три с половиной градуса по оси. Эксперимент номер двадцать три, ноль девять девятнадцать.
Запись закончилась.
Брюкс перевел дыхание.
— Он должен быть настоящим, — буркнула Сенгупта.
— Что?
— Горизонт нереален. Он как бы между. А они не глючат на гипотетические объекты.
Дэн понял: у вампиров иммунитет на горизонт. Неважно, насколько плоский и совершенный, тот обладает нулевой толщиной. Крест с горизонтом не построишь, по крайней мере Валери и ее приятелей он не останавливал: для этого требовалось что-то с глубиной.
— Эту запись было очень трудно достать, — заметила Ракши. — Взрыв повредил архивы.
— Взрыв?
— В Саймоне Фрезере.
Точно, атака реалистов. За пару месяцев до того, как Брюкс ушел в отпуск: бомба полностью разрушила лабораторию, в которой занимались эмуляцией митотического веретена. Правда, о том, что целью была вампирская программа, Брюкс не слышал.
— Должны были сохраниться бэкапы, — предположил он.
— Записей конечно. Но как узнать что это именно она, а? Лица-то не видно. В допуске только код подопытного. Распознавание по походке плохо работает когда объект привязан.
— Голос.
— Этим я и воспользовалась. А теперь попробуй протралить облако лишь с одним случайным образцом голоса, без внешней информации и контекста. — Сенгупта дернула подбородком. — Как я говорила. Трудно. Но я ее нашла с каждым разом становится все легче.
— Они ее пытали, — тихо сказал Брюкс. «Мы ее пытали». — А… Джим об этом знает?
Сенгупта горько засмеялась, как залаяла:
— Этому ушлепку я бы не сказала даже в каком он часовом поясе.
«Тебе не надо так себя вести, — подумал Брюкс. — Не надо упорно пытаться превратить всю боль в злобу. Ты можешь освободиться, Ракши. Пятнадцатиминутная корректировка — и они вырежут твое горе, как ты впаяла себе любовь. Еще двадцать пять минут — и ты забудешь, что когда-то страдала.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});