— За каким хером тебе мертвый ребенок, Барби? Не наигралась в куклы?
— Это уже мое дело. Мне нужен мертвый недоношенный ребенок, и точка. Свежий.
Бригелла вздохнула, возведя глаза к небу. Небо, которое уже начало опасно темнеть по краям.
— Неужели похоже, будто я держу склад мертвых детей?
— Не похоже, — согласилась Барбаросса, — Но вы, «шутовки», всегда в курсе того, что происходит вокруг. Мне надо знать, кто из соплячек Шабаша сейчас находится в положении. Меня не интересуют недавно залетевшие малявки, которых трахнули в «Хексенкасселе» в первый же месяц, мне нужен третий триместр.
— Ого! — во взгляде Бригеллы, рассеянном и мягком, скользнул неприкрытый интерес, — Вот это да. Знаешь, Барби, про тебя ходит много слухов в Броккенбурге. Много недобрых, нехороших слухов, из которых когда-нибудь может получится недурной миннезанг. Я ничуть не удивлена, что «Сестры Агонии» именно тебя решили отделать. Но это… — она покачала головой, — Это чересчур даже для тебя. Ты в самом деле решила вышибить из кого-то из школярок нерожденного ребенка? Просто потому, что тебе позарез нужен мертвый младенец?
Нет, подумала Барбаросса. Сперва я предложила бы ей денег. Если бы она отказалась, постаралась ее запугать. Если бы и это не сработало, я угрожала бы ей карой «Сучьей Баталии». И лишь затем, если бы она не оставила мне выбора…
— Это уж мое дело, — буркнула она, — Ну!
Бригелла выпустила в воздух еще немного сгоревшего табака, в этот раз не аккуратными кольцами, а бесформенным клубом. То ли утратила внутреннюю концентрацию, необходимую для этого сложного искусства, то ли о чем-то размышляла.
— Ничего не получится.
— Слушай, ты…
Бригелла досадливо поморщилась:
— Ты хотела от меня ответа? Вот мой ответ. Ничего не получится. Пока ты таращилась на меня, прикидывая, какой рукой вмазать мне в челюсть, я перебрала всех школярок Шабаша, которых помню. Среди них немало соплячек в положении. Сама знаешь, как это бывает по юности. Какой-нибудь смазливый красавчик в трактире, все эти жалкие букетики, дрянное вино, обещание всех сокровищ Ада… Потом неумелая возня в кровати, судорожные конвульсии, недоумение и боль, чужой храп… Мы все, глупые девочки, проходили через это, не так ли? Ах, прости, пожалуйста, — Бригелла потупила взгляд, — Может, и не все, но большая часть. Я не хотела тебя обидеть.
Однажды я изобью тебя, подумала Барбаросса, ощущая распирающий грудь адский жар. Изобью по-настоящему, в хлюпающее мясо, милая, и брошу на мостовой.
— К делу, — холодно приказала она, — Сколько их?
Докурив трубку, Бригелла изящно выбила ее о носок своего сапожка.
— На третьем-то триместре? Только две, — она задумчиво наблюдала за тем, как пепел, стремительно подхваченный ветром, уносится прочь, смешиваясь с проникнутым дымкой отравленным воздухом Броккенбурга, — Но эти яблочки тебе не сорвать, Барби.
— Отчего это?
— Одна из них — кошечка Гаруды из «Вороньей Партии». Помнишь Гаруду с четвертого круга? На твоем месте я была бы с ней поосторожнее. Едва ли Вера Вариола будет в восторге, если ты втянешь ее ковен в войну с «воронессами».
Сука, подумала Барбаросса, ощущая тяжелую, подкрадывающуюся к сердцу, тоску. Какой-нибудь такой подлости и ожидаешь от судьбы.
«Воронессы», может, не отличаются такой неистовой злобой, как «волчицы» из «Вольфсангеля», более того, изображают из себя нелюдимых философов, сторонящихся любых дрязг, но за свои обиды они платят неумолимо и жестко, как полагается в Броккенбурге. Если Гаруда узнает, что она хотя бы бросила неосторожный взгляд на ее маленькую кошечку, дело закончится самым дрянным образом и очень быстро. Эта холерная вульва погубила больше народу, чем многие демоны Преисподней.
— А вторая?
— Вторая понравится тебе еще меньше, — в этот раз Бригелла не сочла нужным улыбнуться, — Сама она мелкая шавка, но вот ее патрон… Видишь ли, она с рождения посвящена графу Рауму.
Барбаросса напрягла память. В чертовом аду — семьдесят два великих адских сеньора, поди упомни их всех. Короли, маркизы, князья, герцоги, графья, бароны… На первом круге она честно зубрила их титулы, количество адских легионов в подчинении, личные печати, склонности и обличья, но, кажется, успела уже до черта всего забыть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— И что? Я не…
Бригелла задумчиво дунула в чашечку трубки, прогоняя из нее сгоревшие крупицы табака, вытащила из-за пояса кисет и принялась по-новому ее набивать. Она делала как-то удивительно изящно и, в то же время, напоказ, позволяя движениям легко струится, точно шагам в танце. Манерная сука. Когда кто-то наконец пырнет ее кинжалом в горло, она наверняка и сдохнет так, картинно изогнувшись, точно актриса, доигрывающая свою роль на сцене. Барбаросса надеялась, что будет при этом присутствовать — хотя бы в качестве зрителя.
— Граф Раум, Барби. Он открывает своим протеже тайны прошлого и будущего, а еще может переносить с места на место. Но у него специфический вкус. Видишь ли, ему нужно мясо первенца.
— Ах, дьявол…
Бригелла печально вздохнула, утрамбовывая табак в чашечке пальцем. Даже это простое движение в исполнении ее ловких порхающих пальцев выглядело изящно и почти возбуждающе. Очень уж ловко ее пальчики касались чаши, ласково оглаживая ее края.
— Если ты покусишься на то, что обещано графу Рауму, он разорвет тебя на тысячу кусочков, Барби, и каждый из этих кусочков будет существовать еще тысячу лет, испытывая безумные мучения. Но если ты хочешь…
Барбаросса ощутила желание опустить руки. Когда такое желание настигало ее в фехтовальном зале, Каррион безжалостно стегала ее по предплечьям, заставляя вновь встать в стойку и поднять рапиру. Из раза в раз. Пока руки не покрывались фиолетовыми полосами.
Сейчас здесь не было Каррион с ее ледяной злостью и медными пальцами на правой руке. И не было Котейшества, к плечу которой можно было бы приникнуть в минуту слабости. Никого не было. Только она одна, Барби, беспомощно сжимающая кулаки, стоящая в окружении голого камня и занятых своими делами людей.
Бригелла поднялась со своего каменного ложа резким, совсем не танцевальным движением. И только тогда Барбаросса заметила обнаженный кинжал в ее руке. Укрытый не в трещинах между камней, как она ожидала, а в складках плаща. Все это время он был куда ближе, чем она думала, всего в нескольких дюймах от ее беззащитного живота. Все это время Бригелла могла бы ударить ее, если бы захотела. Одним гибким изящным движением, вроде того, каким выколачивала пепел из трубки.
— Традиции Броккенбурга требуют, чтобы я отплатила тебе той же монетой, — Бригелла небрежно проверила остроту лезвия ногтем, — Например, срезала твое лицо, чтобы повесить его в гостиной Пьяного Замка вроде хорошенькой гравюры. Но… К твоему счастью, «Камарилья Проклятых» не очень-то жалует старые традиции. Старые традиции — как старое вино, больше похожее на коровью ссанину. Кроме того… По правде сказать, твоим лицом можно украсить разве что адский чертог. Мне и сейчас тошно на него смотреть.
Барбаросса отступила на шаг, ощущая, как звенят, зловеще натягиваясь, жилы.
У нее и у самой имелся нож, спрятанный за голенищем башмака. Не граненый стилет вроде тех, что обожают носить мнящие себя ловкими убийцами соплячки. Не охотничий кинжал, чертовски опасный, но ужасно громоздкий и тяжелый. Обычный нож с длинным узким клинком, переточенный ею из взятой в бою даги. Но доставать его она не стала.
Бригелла как будто не демонстрировала желания атаковать. Напротив, небрежно крутила кинжал в руках, словно достала его лишь для того, чтобы разрезать яблоко. И одно это говорило уже о многом.
— Когда-нибудь я припомню тебе дырку в животе, — пообещала она, — Мы, «шутихи», беспечны по отношению к своим долгам, но не к чужим. Когда-нибудь я вспомню тебе этот должок, Барби. Но не сейчас. Сейчас я желаю тебе помочь.
Барбаросса стиснула зубы, прикидывая, куда бы отступить, если чертов кинжал все-таки вздумает попробовать на вкус ее крови. Ловушка, трюк вроде сложного фехтовального финта. Люди, которых угощаешь шилом в живот, обыкновенно не рвутся тебе на помощь. Только не в Броккенбурге.