— Во имя блядского Оффентурена, Бри! Это Верхний Миттельштадт!
— И что?
— Да то, что там до хера сторожевых големов и охранные заклятья на каждом углу!
— Не на Репейниковой улице, моя милая. На некоторых столбах и вправду есть заклятья, но они старые и наполовину стерлись, их давно не подновляли. Я проверяла. Голем там только один, такая же дряхлая развалина, как и сама котельная, у него под носом пройдет караван из груженых волов, а он и ухом не поведет. Еще есть стражники из магистрата, но они обычно проходят там лишь трижды в день, нам не составит труда с ними разойтись. Кроме того, никто не заставляет нас вломиться туда прямо сейчас. Дождемся ночи и…
Барбаросса ощутила желание выхватить у нее распроклятую трубку и переломить чубук об колено. Может, это сбило бы немного спеси с болтающей «шутовки», непринужденно развалившейся на своем каменном ложе.
Она так легко разглагольствовала, будто речь шла о похищении свежего сдобного баумкухена[3] с уличного лотка, а не о краже из чужого дома. В некоторых вопросах броккенбургский бургомистр, Тоттерфиш, проявлял снисхождения, отдавая провинившихся ведьм, сцапанных на месте преступления, в руки университетского суда. Но взлом с проникновением, да еще ни где-нибудь, а в Верхнем Миттельштадте, явно не тянул на шалость. За такие фокусы полагалась дыба, это знали все чертовки, только учащиеся орудовать отмычками.
Барбаросса покачала головой.
— Нет, черт возьми. Нет, Бри. Это не какая-нибудь бакалейная лавка в Унтерштадте и не склад с торфяным углем. Стоит скрипнуть половице под ногой, как все тамошнее семейство всполошится и поднимет вой. Если бы у меня был хороший финстерханд[4], еще можно было бы рискнуть, но у меня его нет. Кроме того, потребуется свежий мертвецкий жир и…
— Нам он не потребуется, — спокойно перебила ее Бригелла, сосредоточенно пыхнув трубкой, — Там живет лишь один старик, отставной вояка. Насколько я знаю, он бывший артиллерист, а все артиллеристы к пенсии глухи, точно им в уши залили свинца.
— Вояка? Еще лучше! — фыркнула Барбаросса, — Значит, он угостит кого-нибудь из нас в лицо порцией дроби из тромблона, который небось достался ему еще из рук Валленштайна за штурм Кремзира[5]! Ну или за то, что ловко отсосал ему в походном шатре…
Бригелла досадливо поморщилась.
— Он не такой древний, чтобы помнить войны эпохи Оффентурена, адские владыки не наделили его долголетием. Ему лет восемьдесят или около того. Он не воевал с Валленштайном. Обычный дряхлый старикан, тугой на ухо, едва ходящий и большую часть дня проводящий на втором этаже, в своей кроватке. Он не встревожится даже если ты примешься бить в барабаны у него под окнами.
Слова были успокаивающими, но Барбаросса не позволила им унять зудящую мысль, похожую на точащего яблоко червя.
Может, старикашка и не воевал плечом к плечу с Валленштайном в эпоху Оффентурена, но вполне мог воевать позже, благо архивладыка Белиал, владыка и протектор германских земель, за последние восемьдесят лет поучаствовал в таком количестве войн, что даже подсчитать их было делом почти невозможным. Блядский Второй Холленкриг, едва не испепеливший к чертям всю Саксонию, потом война в Корее, потом еще Шестидневная война и та херня на востоке, названия которой она не помнила, помнила лишь зловещий гул вендельфлюгелей над джунглями, доносящийся из мутного оккулуса в кверфуртском трактире…
— Тебе нужна какая-нибудь безмозглая шлюха, Бри, не я, — спокойно заметила она вслух, — Я не подряжаюсь на дело с воякой, пусть даже он старый и глух как сапог. Если он ветеран мне похуй какой войны…
— Он не ветеран, — глаза Бригеллы в прорезях маски прищурились, — Ставлю свою трахнутую во все дыры бессмертную душу, он не принимал участия ни в одной войне, просто дряхлый служака, всю жизнь носивший за генералами чернильницы или спавший в обозе.
— Откуда тебе знать?
Бригелла усмехнулась, на миг зловеще приобнажив зубы.
— Я могу узнать старого вояку, взглянув на его дом, уж поверь. Вояки всегда обставляют свои гостиные должным образом, иначе они не могут. Знаешь, комплекты доспехов, старые мушкеты и сабли, вся эта херь, высохшие черепа врагов, напоминающие им о старых временах… Даже самый последний фельдфебель, ратная доблесть которого заключалась в том, что он трахнул пастушку где-нибудь во Фландрии, и то повесит на стену пару шпор и флинту[6]. Кроме того…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Да?
— Там чертовски уютная обстановка, если не считать грязи и тараканов, — Бригелла обольстительно улыбнулась, — Нет пустых бутылок, блевотины по углам и дырок от пуль на стенах, а вояки на пенсии склонны подобным образом украшать свою обитель.
Барбаросса неохотно кивнула.
— Даже если так. Значит, у него есть слуги и…
— Нет. Он прижимист и не держит слуг.
Барбаросса упрямо мотнула головой.
— Так значит, держит охранного демона. Это же блядский Верхний Миттельштадт, Бри! Там даже последняя хибара охраняется чарами. Погоди, дай угадаю… Ты все еще злишься на меня из-за этой треклятой дырки в боку? Так злишься, что с удовольствием увидишь, как сестрица Барби, воя от боли, превращается в зловонный студень посреди чужой гостиной?
Бригелла выпустила дым из легких. Не так умиротворенно, как прежде, скорее, даже немного раздраженно. Изящного колечка не получилось.
— Дьявол! Там нет охранного демона! Я же сказала, старик скуп, как сам Хуглейк[7]. Это понятно при одном только взгляде на его палисадник и мебель внутри. Он не держит ни прислуги, ни садовника, а хороший охранный демон стоит два гульдена, не меньше. Старик скорее удавится, чем заплатит за него.
— Скуп, но при этом держит гомункула?
Бригелла пожала плечами.
— Старики любят поболтать, а гомункул — идеальный слушатель. Наверно, долгими вечерами старик рассказывает ему, как обесчестил соседскую ослицу или распевает песни своего полка или чем там еще занимаются отставные служаки? Черт, неважно. Там нет охранного демона. Единственный, кто охраняет дом — демон-привратник в дверном замке. Но уж с ним-то ты сладишь. Ты полгода ходила в ученицах у Панди, а лучше нее никто в Унтерштадте не справлялся с замками.
Барбаросса сжала кулаки. Панди знала до черта разных штук, это верно, и с зачарованными отмычками управлялась лучше, чем иная вязальщица со спицами. Иногда ей достаточно было лишь приникнуть к дверной пластине руками, постоять несколько секунд, закрыв глаза, по-особенному дунуть в замочную скважину — и готово, дверь преспокойно открывалась перед ее лицом, а обитающий в замке демон, крохотное создание, не обладающее ни великой силой, ни разумом, превращался в дрожащую от ужаса кляксу. Двери многих складов и лавок в Унтерштадте распахивались перед ней, точно она была герцогом Саксонии, сиятельным «императорским великим маршалом»[8], шествующим во главе свиты из вельмож.
Вот только она — не Панди.
Когда-то Панди и вправду пыталась обучить ее этому искусству, но через несколько недель, наблюдая за успехами своей ученицы, была вынуждена отступиться. Взлом — сложная наука, не терпящая дилетантов или ведьм, не наделенных должной толикой хладнокровия. Она требует величайшего терпения, кропотливости, осторожности, осмотрительности — короче, все тех черт, которыми Ад обделил от рождения сестрицу Барби, влив в ее жилы горючее ламповое масло вместо крови.
«Отмычки — это не твое, Красотка, — сказала она как-то раз, после того, как какой-то жалкий дверной демон, полыхнув, едва не выжег ей нахер глаза, к тому же чувствительно ошпарив и без того изувеченное лицо, — Твои руки хороши, чтобы вышибать зубы, но совершенно не годны для тонких материй. Просто не связывайся с ними и всё, если не хочешь остаться калекой до конца своих дней».
— Я не полезу в замок, — негромко, но твердо сказала Барбаросса, — Не хочу остаться без руки. Слышала, чем кончила Глаукома?
— Глаукома была самоуверенной сукой и поплатилась за это, — холодно отозвалась Бригелла, — Тоже пыталась стать легендой Броккенбурга — и стала, на свою беду. Не переживай, я шучу. Тебе не придется ковыряться в замке. Так уж случилось, что я знаю имя демона, живущего в нем.