подчиненных еле-еле сам поднялся на ноги после сокрушительного удара «ботаника». И услышал скрипучий злорадный голос. По дорожке от дома к нему шествовала Светлана Кантемирова.
– Я все с веранды видела, полковник! Как он вас, а? Ну, зверь! Прямо Давид и Голиаф! Сами теперь убедились – яблочко от яблони. Сбежал он! Догонят ваши его, нет? Арестуют? Не упустите его, а то еще дел натворит, изверг! Я свидетель, как он на вас набросился, хоть и зла за ваше скверное со мной, пожилой женщиной, обращение. Но показания в вашу пользу дам. А вы-то, бедный полковник, как мешок с дерь… с навозом на землю свалились. Тренинги с вами на службе не проводят, эти как их – бои без правил? Ай-яй, с одного удара вы – кувырк! Мозги-то Левушка вам последние не отшиб? Но я четкий свидетель, полагайтесь на меня смело! Все наблюдения расскажу вашим компетентным органам.
Светлана Кантемирова откровенно издевалась над ним. Мстила. На садовой дорожке появилась и Тамара, она обогнула старуху, приблизилась к Гущину и подала ему… чашку чая на блюдце.
– Попейте, успокойтесь, чай с мятой, – объявила Тамара. – Я тоже все видела. И я свидетель, как он вас избил.
Гущин там, в саду, умыл вспотевшее окровавленное лицо холодным мятным чаем, вместо того чтобы выпить его.
– Мы с Клавой проводим Левку до больницы, – объявил Макар. – Мы его не вправе сейчас одного оставлять. Он к нам за помощью обратился. Он нам с Клавой верит.
– Вы его от смерти спасли, – ответил полковник Гущин. – Не слишком ли ты печешься, Макар, о дружке, ставшем серийным убийцей?
– Есть такая вещь – высшее милосердие, – отрезал Макар. – Но это долгий разговор, Федор Матвеевич. И про серийного убийцу тоже. Он у нас впереди.
– Валите с ним в больницу, оттуда домой, вам в сухое надо переодеться, себя в нормальный вид привести, – полковник Гущин оглядел их с ног до головы. – За спасение утопающего – хвалю. Все разборки, дискуссии откладываем до утра.
Макар отдал ему аптечку, с разрешения Гущина он сел в полицейскую машину рядом с Кантемировым в наручниках. Клавдий Мамонтов – грязный, весь в глине, мокрый, устроился за рулем их внедорожника – снова вести тачку одной рукой.
В городской больнице после осмотра дежурного врача Кантемирова поместили в реанимацию до утра. Полицейский конвой встал у ее дверей. Из больницы Макар переслал на почту Гущина видео допроса Ильи Суркова со своего мобильного – не все прошло, слишком объемная запись, он прислал отдельные фрагменты, главное.
Из больницы Макар и Клавдий направились домой, в Бронницы. Полковник Гущин и полиция покинули академическую дачу – в доме осталась лишь Тамара Цармона. Она при Гущине позвонила Артему Щеглову. Тот, поднятый с постели, потрясенный новостями, обещал приехать в Воеводино рано утром. Светлана Кантемирова потребовала от полицейских вызвать ей такси до Москвы и оплатить проезд. Полковник Гущин сам заказал старухе такси и заплатил вперед водителю – везите в Гранатный переулок. Не растрясите дорогой.
Уже на рассвете он вернулся в Чеховское управление полиции, где в ИВС находился задержанный Илья Сурков. Его уже допросил дежурный следователь. Полковник Гущин внимательно просмотрел присланное Макаром видео и запись видеорегистратора с допроса Суркова. Тот подтвердил свои показания об убийстве матери и украденных почтовых деньгах. Гущин спустился в изолятор временного содержания. Суркова разбудили, вывели из камеры. Полковник Гущин не стал с ним говорить, однако лично осмотрел его поцарапанную щеку. Он помнил о двух сломанных ногтях на руке Искры Кантемировой.
Несмотря на снизошедшее на него ночью озарение и глубокую убежденность, что именно он, один из всех, близок к разгадке событий, он ощущал, как окружающий хаос вновь властно завладевает им. Сломанные ногти и травмированная родинка на щеке Суркова, признавшегося в убийстве матери, но отрицавшего все остальное, являлись элементами хаоса.
Еще одним элементом стало неожиданное для Гущина заявление Макара.
И так до сих пор и не обнаруженная машина Искры Кантемировой.
Макар и Клавдий Мамонтов добрались до Бронниц на рассвете. Покинув больницу, они в машине скинули мокрую одежду, не желая простудиться. Остались в одних трусах-боксерах. По дороге домой оба сначала хранили молчание. Клавдий Мамонтов вспоминал: Лева Кантемиров в приемном покое, пока ждали врача, тоже был нем как рыба. Сидел на банкетке, бессильно привалившись боком к Макару. Хотя полковник Гущин и позволил им сопровождать Кантемирова в больницу, полицейские бдительно следили, чтобы они не переговаривались с задержанным. Леву колотила дрожь, выглядел он – краше в гроб кладут. Когда в приемном покое его уложили на каталку и повезли в реанимацию (врач решил подстраховаться), Макар все же улучил момент, наклонился над каталкой и что-то шепнул Кантемирову.
– О чем сказал ему в больнице? – спросил Клавдий Мамонтов, прерывая затянувшееся молчание, когда они уже въезжали в Бронницы и направлялись к Бельскому озеру.
– Что мы с тобой его вытащим, – Макар прибавил скорости.
– Сначала надо Командора послушать. Его доводы, – ответил Мамонтов. – Пока мы занимались Сурковым, он нечто на Левку получил – очень серьезное.
– Он нам завтра, то есть уже сегодня, расскажет. А ты, Клава…
– Что? – Мамонтов повернулся к сидевшему за рулем Макару.
– Будь с ним потише, – Макар подбирал слова. – Командор все никак не может смириться, что ты больше не его подчиненный. Вольный как ветер. Ты постоянно ставишь его на место, он психует, расстраивается. Я же помню одно – вы оба спасли моих детей, рисковали жизнью. Вы оба мне дороги. И я как буфер сейчас между вами порой.
Дверь в доме на озере им открыла заспанная горничная Маша. Воззрилась – в каком они неглиже.
– Вечеринка у бассейна с купанием, – объявил ей нервно Макар. – Костюмчик Клавдия отправьте в чистку. Остальной наш прикид в стирку.
Они оба сразу направились мыться. Переоделись. Макар на кухне приготовил в кофемашине крепкий кофе. Достал бутылку коньяка. Клавдий наблюдал за ним – собрался развязать, братан? Сейчас?
Со второго этажа к ним спускалась разбуженная Вера Павловна в длинном халате.
– Надо сказать ей про Искру, – тихо произнес Клавдий Мамонтов. – И о Левином задержании за убийство матери.
Макар сразу убрал бутылку в винную стойку. О Кантемировой он объявил Вере Павловне сам. Она глухо вскрикнула. Макар крепко обнял ее – шептал, как Гущин: «Тихо, тихо, мы с вами…» Ноги старой гувернантки подкосились, она повторяла: «Искра… Наташа… Лева». Макар подхватил старуху под руки, довел до гостиной, усадил на диван, сел рядом, продолжая обнимать, утешать…
Сердце Клавдия Мамонтова снова болело, рвалось на части. Но он упрямо занялся проверкой