меркам Домбанга, больше походила на руины или обломки кораблекрушения, чем на храм или святилище.
«И неудивительно, – отметил Рук, – потому что ее наполовину построили из погибших кораблей, засевших в густом иле прежней Старой гавани».
Когда-то она была единственной бухтой для больших океанских судов, но за восемь десятилетий после открытия на севере Новой гавани жители Домбанга превратили вонючее мелководье Старой в свалку, замусорили объедками, рыбьими костями, негодным рваньем, гнилыми корзинами и ржавыми обломками, безнадежно спутавшимися рыбачьими сетями – отбросами бесчисленных жизней, нагроможденными почти вровень с не дождавшимися починки судами, сросшимися в одно целое с грязью и хламом.
После восстания верховные жрецы подрядили тысячи домбангцев вывезти свалку. А вот древесина, пусть и старая, была – особенно после аннурской блокады – в большой цене. Бревнами и досками так просто не разбрасывались. Поэтому девять башен, на которых держались грубые ограждения Арены, представляли собой девять корабельных корпусов, дочиста обобранных от всего ценного – стекла, такелажа, рей и мачт. Руку они напоминали обглоданные костяки огромных животных. Высокие дощатые стены связывали надстройки в подобие овала. С внутренней стороны они уходили вниз скамьями-ступенями, давая места десяткам тысяч зрителей. К наружной стене бестолковой толпой лепились, беспомощно наваливаясь на опору, сараюшки, казармы, кухни, отхожие места, склады, учебные плацы и прочее, необходимое для кратковременного размещения и спешного обучения воинов. Поскольку воины эти чаще всего попадали сюда поневоле, все было обнесено дополнительной, не столь высокой стеной.
Все здесь смердело смертью. Рук за сто шагов, с проложенной через отмель деревянной гати, учуял запах разложения. Храм смерти построили на прогнивших судах, на земле, давившейся утопленными в ней отбросами.
Конечно же, так и было задумано.
«Смерть есть поклонение, – провозглашали жрецы. – Жертва славит богов!»
Они не так уж ошибались.
Кем Анх и Ханг Лок наслаждались убийствами, как змея наслаждается полуденным солнцем, хотя Рук был уверен, что ни один из них и близко не подошел бы к Арене. Смерть в дельте – дело другое, там она горяча и светла, ужасна, но прекрасна – перья, перекат мышц под мехом, чешуя, рев, блеск… Конечно, мало кто в Домбанге знавал подобное. Арена хоть немного приближала горожан к тем бессловесным поединкам воль, что ежеминутно развертывались в камышовых зарослях. И потому общество гордилось ею, не замечая нависших над Ареной миазмов распада. Стража у тяжелых деревянных ворот не требовала входной платы, и ворота эти никогда не закрывались. В них всегда мог войти и последний нищий, выспаться под шатким навесом между учебными и боевыми площадками или остаться здесь на всю жизнь, не опасаясь, что его попросят вон. Кровь и борьба принадлежали домбангцам по праву рождения. Насилие священно, десятину жрецам платили поклонением.
На полпути по мосткам Бьен остановилась, вглядываясь в Арену. Задержался и Рук. Он бы тронул ее за плечо, не будь запястья у обоих связаны за спиной.
– Пошли, – буркнул стражник, толкнув Рука тупым концом копья.
Рук невольно шагнул вперед, но Бьен осталась стоять.
– Наш храм сожгли, – с тихим удивлением проговорила она, – а это оставили.
– Не думала, поди, что умрешь здесь? – хихикнул за спиной второй солдат.
– Достойные иногда выживают, – мрачно заметил Рук. – Потому все и затеяно. Если бы все гибли, некого было бы посылать вашим богам.
– Иногда выживают, – охотно согласился зеленый и со смехом добавил: – Только на вас обоих я бы и медяка не поставил.
Через две сотни шагов мостки нырнули под деревянную арку – из липковатого дневного света в сумрак. Судя по безумному переплетению балок и подпорок над головой, они проходили под трибунами. Еще с десяток шагов тянулись ровные доски, а дальше начиналась широкая лестница, ведущая к дневному свету. Однако зеленые рубашки заставили Рука с Бьен свернуть с главного прохода вправо на узкую, огороженную деревянными перилами досочку. Эта вывела на винтовую лестницу, которая уходила все выше и выше, пока не поднялась на чуть покосившуюся корабельную палубу.
В нескольких шагах дальше торчал пень с тулово Рука в обхвате – надо полагать, остаток порубленной на дрова передней мачты. Дальше вдоль внутреннего ограждения тянулась крытая трепещущим шелком галерея. На золотых цепочках свисали золотые кадила, сладкий дымок заглушал вонь ила и грязи. На нарядных резных столиках дожидались кувшины с холодной водой и сливовым вином. Все для лучших людей города, коим не подобает рукоплескать смерти с простых дощатых скамей. В особые дни галерею наводняли люди, но до того оставалось еще несколько месяцев. Сегодня за столиками сидело не более десятка женщин в парчовых безрукавках, с высокими прическами и мужчин в ноках. Все они склонились вперед, чтобы лучше видеть арену.
Много мест пустовало и на трибунах, хотя даже учебные поединки Достойных привлекали сотни, а то и тысячи людей. Сейчас среди зрителей было пополам игроков и зевак. Одни расположились на деревянных скамьях, другие стояли, сверху осыпая потных, окровавленных бойцов похвалами и оскорблениями.
С корабельной палубы двое на арене казались крошечными, как домашние идолы. Свирепые идолы. Рук задержался, глядя, как высокий воин с огромным мечом наседает на маленького, но проворного противника. Тот вертелся вихрем, отмахиваясь двумя бронзовыми кинжалами. Металл сверкал на солнце. Наверняка оружие у них было притупленное, но искалечить или убить можно и тупым куском бронзы. Вооруженный кинжалами, похоже, выигрывал, метя по коленям и локтям. После каждого попадания он запрокидывал голову и кукарекал.
– Кочет! – одобрительно заметил стражник. – Если тебя убьет он, считай, повезло.
– Почему это повезло? – спросил Рук.
– Если кто из этих и уцелеет, так он. Не худшая участь для богохульника – умереть от руки будущего верховного жреца. Это честь.
Бьен медленно, словно просыпаясь после горячечного сна, покачала головой:
– В убийстве нет чести.
Знать бы, видела она себя сейчас жертвой или убийцей.
– С таким подходом здесь немногого добьешься, – усмехнулся солдат.
Кое-кто из сидящих на галерее обернулся на голоса. Даже в трудные годы после переворота некоторые разбогатели так, что всякая роскошь приелась, и осталось наслаждаться лишь новизной. Как видно, им с Бьен выпало стать редкостными диковинками.
– Новые Достойные… – пробормотала женщина.
– На вид много не дашь.
– Этот рослый, руки длинные, может, и силен.
– Она и дня не проживет.
Услышав это, Бьен дернулась, но головы не подняла.
Рук мерился взглядами с собравшейся знатью. Один старик с унизанными перстнями пальцами рассматривал его, как корабельщик – законченный только что корабль. Сидевшая чуть дальше женщина подмигнула и послала ему воздушный поцелуй.
– Идем, – велел стражник. – Любезничать тебе, красавчик, недосуг.
Концом копья солдат указал в дальний конец палубы, где за пышной галереей, у самой кормы, в одиночестве любовалась боем