лишь смирится и благодарить Его.
Она уже звонила. Она плакала и просила о помощи. Я помогу, не так, как того желает она, но так, как должно быть. Она заблудилась во лжи, я укажу ей путь.
Пусть душа рабы божьей Марии упокоится с миром.
Будь милосердна, Августа, ко мне и к ней. Спаси душу мою. Защити сердце мое. Укрепи руку мою.
Якут
Как бы ни парадоксально звучало, но с каждым днем Эгинеев все сильнее влюблялся в проклятый снимок. О его неожиданной страсти не знал никто, даже Верочка. Особенно Верочка. Уж она бы отыскала слова, чтобы наглядно продемонстрировать Эгинееву всю глупость его поведения. Влюбиться в фотографию… Да даже авторы сладких, как кленовый сироп, любовных романов не позволяют себе подобных вольностей в отношении героев. Каждому разумному человеку понятно, что нельзя любить фотографию, тем более такую, на которой и лица-то не разглядеть. Самое забавное, что Эгинеев полностью осознавал, что со своей тайной страстью он глуп, смешон и более того, ненормален. Осознавал, но ничего не мог поделать.
Она была такой… такой… невероятной. Далекой, как туманность Андромеды, и столь же загадочной. Она не имела ни малейшего отношения к его, Эгинеева, обыденной жизни, к тусклым коридорам отделения, к заплеванному подъезду и бродячим кошкам у мусорных бачков, к ежедневным Верочкиным скандалам и самодовольной роже шурина. Она существовала в каком-то другом пространстве, раскрашенном модными именами и красивыми людьми.
Пожалуй, все дело в маске… или в волосах? Лиловые волосы – это ведь так… необычно. А желтые глаза? Ни у одной из прошлых знакомых Эгинеева не было желтых глаз. Ни одна из прошлых знакомых не умела смотреть так… с вызовом, насмешкой, пониманием, печалью и еще тысячей оттенков. Ни одна из прошлых знакомых и близко не стояла рядом с ней.
Ни одна из прошлых знакомых не была настолько женщиной.
Хуже всего была не любовь, больше похожая на одержимость, а ревность. Он, капитан Эгинеев по кличке Якут, москвич во втором поколении, человек практического склада ума, не склонный к сантиментам и ненужным эмоциям, безумно ревновал женщину из журнала к мужчине из того же журнала. На одной из фотографий – «Сплетница», «Космо», «Гламур», «Маленькие тайны» и «Женские секреты», журналов было много, и Кэнчээри, кляня себя последними словами, просматривал все или почти все из них, в поисках новых снимков. Так вот, на одном из этих снимков-икон они были вместе: невообразимо мужественный и знаменитый Иван Шерев и Она.
Химера.
Дурацкое имя, совершенно ей не идет, слишком ненадежно, слишком похоже на кличку, слишком претенциозно. Химера. Как можно назвать ее Химерой? И она согласилась? Или ее не спрашивали? Наказали именем и знаменитым поклонником. Верочка говорила, что именно Шерев со своей изрядно потасканной славой привлек внимание к этой девице.
Неправда. Ее заметили бы и без Шерева, невозможно не заметить желтые глаза, лиловые волосы и совершенство линий. Она сама по себе чудо, безо всякого Шерева. Это он пользуется красотой своей спутницы, чтобы вновь вскарабкаться на киношный Олимп.
Раньше Эгинееву нравились фильмы с участием Ивана, герои были честными парнями и простыми, почти такими же простыми, как капитан Эгинеев, теперь же мужественная физиономия в телевизоре вызывала глухое раздражение. Да по какому праву Шерев мешает ей жить?
Нет, Кэнчээри вполне допускал, что у них любовь, которая в скором времени закончится громким бракосочетанием, но… но любовь не оставляла никаких шансов ему, простому российскому менту с непростым именем и совершенно нерусской физиономией.
Как бы там ни было, но теперь в журнале, куда Эгинеев прежде записывал факты из биографии Аронова, поселились фотографии, снабженные глупыми комментариями, вроде «это платье почти неприлично». Ну какое ему дела до ее платьев, ее жизни да и вообще до нее самой? Никакого. Но безумие не отпускало.
И Эгинеев впервые в жизни воспользовался служебным положением в личных целях.
Узнать ее адрес было непросто, но…
В жизни она была еще лучше, чем на фотографиях. В жизни она была более живой и более… женственной. В жизни ее звали Ксана.
Кса-на.
Так к ней обратился Шерев, а Кэнчээри услышал.
Кса-на.
Ксана Эгинеева. Мечтать о том, что эта недоступное, неземное существо снизойдет до капитана Эгинеева было глупо, но приятно, и Эгинеев мечтал. Устраивался на лавочке в ее дворе… или в соседнем – он не хотел привлекать внимание к своей особе – и мечтал.
Ксана Эгинеева…
Звучит.
Химера
Сбежать из дому не составило труда. То ли мне доверяли, то ли полагали, что я достаточно разумна, чтобы не наделать глупостей, то ли им просто было наплевать, но Аронов спихнул наблюдение за мной на Лехина, Лехин на Ивана, а Иван плевать хотел на меня и жизнь в целом. Знаю, что у них сегодня намечались какие-то посиделки в ресторане, вроде вечера встречи избранных выпускников или делового ужина партнеров, плавно перетекающего в пьянку. Иван снова заявится глубоко заполночь, будет бродить по квартире, хлопать дверями, шумно вздыхать и тихо матерится – он постоянно о что-то спотыкался, к счастью пока ничего не разбил.
Ну у меня и жизнь, непонятная совершенно, днем работа, вечером тоже работа, но приправленная блеском чужих вечеринок, которые мне следовало «украшать», ночью бессонница, а утром уроки живописи. Так и свихнуться недолго, а еще эти конверты дурацкие… Надеюсь, Айша не станет отпираться.
Судя по адресу обитала моя предшественница в самой обычной блочной девятиэтажке на окраине Москвы. Дом не понравился мне с первого взгляда. Серая унылая громадина, нависающая над крошечным двориком, вызывала острый приступ клаустрофобии, а стайка подростков весьма разбойного вида, сидящих в песочнице с бутылками пива в руках, заставляла задуматься о судьбе державы. Подростки встретили меня дружным свистом, а самый смелый даже предложил присоединиться к их теплой компании.
Обойдутся.
А все равно здесь неуютно. Пыльная трава, чахлые деревья, тощий кот и одинокий Запорожец, тихо догнивающий в дальнем закутке двора. Это место совершенно не вязалось с шикарной, яркой, как феерверк в честь дня рождения императора, Айшей. Может, я все-таки ошиблась адресом? Вроде бы нет.
Металлическая дверь, заботливо подпертая кирпичом, чтобы не захлопнулась ненароком, уже никого не защищала, а домофон с выжженными кнопками стал еще одной деталью, характеризующей это место.
Айша была дома, пьяная, раздраженная и совершенно непохожая на саму себя. От былого шика остался долгополый, расшитый мехом и бисером халат, да тапочки на каблуке.
– Явилась? – мрачно поинтересовалась Айша. – Ну проходи, коли пришла.
Узкая прихожая со стандартным шкафом-купе, крошечная кухня в два квадратных метра и до