— Что именно?
— Ну, он разрешает мне писать столько, сколько моей душе угодно. Главное, чтобы я делала это на его языке.
Я подалась вперед.
— Я знаю о письме. Мой друг… рассказывал мне о нем. А что ты пишешь?
Римлянка нарисовала круг пальцем на песке.
— Чаще всего письма.
— И он позволяет тебе рассылать их с посыльными?
Она засмеялась.
— Я пишу их не для того, чтобы рассылать. Люди, которым они адресованы, давно мертвы.
Теперь я смотрела на нее с некоторым беспокойством, думая, что она могла сойти с ума. Все эти разговоры о врагах… и сила, исходящая из ее рук. Мне никогда не доводилось встречать таких людей, как она.
— Когда я только попала в город Аттилы, — продолжила тем временем римлянка, — мне в голову все время приходила одна и та же мысль: как жаль, что я не могу разговаривать со своей семьей. Если бы только рассказать тем, кто меня любил, о моих испытаниях в стане гуннов! Я чувствовала, что схожу с ума, держа в себе свои страдания.
— Да, — перебила я. — Мне хорошо знакомо это чувство.
— И тогда я стала записывать сбои мучения, которые так долго носила в памяти. Когда я описывала каждое страдание, боль от него понемногу стихала. Наверное, я писала это только для себя, но все равно мне становилось легче. Теперь, когда я об этом вспоминаю… — Она резко подалась вперед, и мы оказались плечом к плечу. — Ты умеешь читать хоть немного?
— Нет. Но я однажды видела письмена на свитке из козьей шкуры.
Римлянка улыбнулась. Потом снова откинулась и вздохнула.
— Я хотела предложить тебе: если ты умеешь читать, то возьми мои письма. Вдруг со мной что-нибудь случится.
— Но с тобой ничего не случится! — воскликнула я.
— Я не боюсь умирать.
— Ты должна жить, ради меня. Мне без тебя не выдержать. Хоть мы с тобой и разные, я чувствую, что уже люблю тебя.
Римлянка повернулась и посмотрела на меня.
— Как зовут тебя, подруга?
— Здесь, в городе Аттилы, меня знают как Ильдико. В моих родных землях меня зовут Гудрун.
— А меня зовут Сагария.
— Сагария, — повторила я и посмотрела вперед.
Очередь за едой стояла теперь уже за пределами шатра.
Она проследила за моим взглядом.
— Нам пора идти, — прошептала она. — Сейчас сюда соберется весь город.
Она снова коснулась зеленого камня, и я остро ощутила, как мне не хватает моего украшения.
— Какой красивый камень, — сказала я, указав на него чуть заметным движением пальца.
Римлянка улыбнулась.
— Это не просто камень. Смотри. — Она сняла цепочку с шеи и взяла камень в обе ладони. Потом повернула его в пальцах, и, к моему изумлению, прямо на глазах он распался надвое. Камень оказался полым внутри, а обе его половинки держались на невидимом стержне. — Его дал мне отец, когда я была совсем маленькой. Я хранила в нем лепестки роз. После смерти отца я часто открывала камень и вспоминала о нем. Но я совершила ошибку, рассказав о нем своему мужу, и в следующий раз, когда я открыла, он был пуст. Наверное, он вытряхнул его содержимое, когда я спала, потому что я никогда не расстаюсь с этим камнем. Понюхай. Он все еще пахнет розой.
Я наклонилась и принюхалась, но все мое внимание было приковано к удлинявшейся очереди перед шатром, и я с опаской посмотрела на Сагарию.
— Мы должны расстаться, — торопливо сказала она. — Как только жители города поедят, гауты заберут свои повозки и уедут.
— Мы должны встретиться снова, завтра! — воскликнула я и схватила ее за запястье. Оно горело. И тогда я с удивлением поняла источник необычайной силы, которая струилась из ее рук.
Сагария заметила, как я изменилась в лице.
— Меня лихорадит уже несколько дней, — призналась она. — Ничего, пройдет.
Я подумала об Эаре, о разочарованном взгляде, которым она проводила меня, когда я уходила.
— Кажется, мне известно, что делать, — прошептала я. — Одна женщина может дать нам лекарство для твоей ноги. И никто об этом не узнает.
Но Сагария теперь смотрела только на толпу, которая начинала шуметь.
— Иди первая, — сказала она. — Мне понадобится много времени, чтобы дойти до дома, а нас не должны видеть вместе.
— Нет, иди ты. Я не успокоюсь, пока не буду знать, что ты в безопасности.
Сагария нежно коснулась моей щеки горящими губами. Потом неуклюже встала и, подволакивая раненую ногу, направилась между повозками прочь от толпы. Когда она исчезла из поля зрения, я легла под повозку и стала искать ее глазами. И вскоре разглядела хромающую римлянку. Когда она снова исчезла, я проползла под одной повозкой и выбралась возле второй, как раз в это время Сагария вошла в хижину неподалеку.
* * *
В ту ночь мое воображение разыгралось не на шутку. Я грезила о том, как исцелю Сагарию, и, восторгаясь тем, что нашла такую удивительную подругу, совсем забыла об Эдеко. Я рисовала в своем воображении, как мы вдвоем с ней спасаемся бегством. Потом, внезапно вспомнив об Эдеко, я стала мечтать, как мы с Сагарией дождемся его возвращения с известием о смерти Аттилы и втроем покинем этот город, чтобы начать новую жизнь. А по дороге заберем с собой мою ненаглядную дочь и ее няню. Затем я вспомнила о сыновьях Эдеко, и вот они гоже попали в мои фантазии, вместе с девочкой-гуннкой. И я смеялась, представляя себе изумленные лица моих братьев, когда они увидят меня возвращающейся домой вместе с дочерью, ее няней, тремя гаутами, римлянкой и маленькой гуннкой.
* * *
Следующим утром я отправилась прямо к дому Эары. Она снова сидела на улице, только на этот раз рядом с Эарой не было детей. Внезапно мне стало страшно. Я осознала — кроме того, что старуха вчера улыбнулась, явно стремясь к общению, у меня не имелось никаких оснований доверять Эаре больше, чем кому-либо другому в городе Аттилы. Но, увидев меня, она приветливо воскликнула:
— Ну что, нашла шатер с едой?
Я почувствовала прилив уверенности.
Подойдя поближе, я встала на колени на подушку перед старухой, чтобы никто не мог подслушать наш разговор.
— Да, нашла, благодаря тебе. Но теперь я хочу попросить тебя еще об одной милости и молюсь о том, чтобы ты помогла мне, не задавая вопросов.
Эара перестала улыбаться и внимательно посмотрела в мои глаза.
— Входи, — прошептала она, наконец, и мне показалось, что она уже знала, зачем я пришла.
Ее хижина была ничуть не меньше моей, но в ней оставалось так мало свободного места из-за корзин и кип шкур, что я не понимала, где же Эара спит.
— Говори, — сказала она.
— Мне нужно лекарство, — начала я.
— Так, — Эара кивнула головой.
— Если бы я знала травы, которые растут тут, в городе Аттилы, то составила бы его сама, но…
— Это лекарство не для тебя, — перебила меня Эара.
Я посмотрела на нее.
— Нет. Для подруги. У нее жар… от раны, которая никак не заживает.
Эара снова впилась в меня пристальным взглядом.
— Опиши мне ее, — прошептала она.
Я рассказала, как выглядит Сагария, не называя ее имени. Эара слушала молча, приблизив свое лицо к моему и кивая в знак согласия. Когда я закончила, она медленно обернулась и посмотрела на свои корзины. Потом подошла к одной из них и, покопавшись в ней, вернулась с плотным свертком из овечьей шкуры. Эара осторожно раскрыла сверток и показала черный сгусток внутри него. Когда я наклонилась, чтобы понюхать, в нос мне ударил сильный незнакомый запах.
В нетерпении поскорее найти Сагарию, я торопливо поблагодарила старуху и уже собиралась уйти, но она схватила меня за плечо. И снова ее глаза внимательно ощупали мое лицо. Потом Эара отвернулась и снова пошла к своим корзинам, но на этот раз в другую сторону. Ей пришлось долго копошиться возле одной из них, чтобы найти то, что она хотела. Вернувшись, Эара вложила мне в руку второй сверток.
— Это яд, — прошептала она. — Он дарит быструю смерть. Без боли. Если нога не заживет и боль по-прежнему будет терзать твою подругу, дай ей этот яд.