мотив, а сама слышит его впервые. Ей не понять скрытых в песне лично моих чувств, волнений, слез, не разглядеть сумрачного дна мужской души. Раз так, буду видеть в ней только плоть». Плоть же, честно говоря, и не скрывала своей несомненной привлекательности и аромата.
Черные кружевные рукава и юбка поверх темно-красного белья, шея, повязанная полупрозрачным шарфом, мерцающее в полумраке белое восковое лицо. Кармин, просачиваясь сквозь черное кружево, с быстротой калейдоскопа меняющий оттенки от бордового до пурпурного, с мягким очарованием разъедал окружающее пространство, сообщая, что перед ним женщина, неожиданно изысканная для этой провинции, на редкость утонченная – такой он еще не встречал. Кончики тонких пальцев с алыми ногтями, совершающие почти незаметные движения, казались ему крошечными язычками пламени.
Точеный нос, чувственные губы… черту за чертой, элемент за элементом компоновал он в туманном полумраке это манящее лицо и не мог не залюбоваться получаемым результатом. Откровенно холодный, распутный, абсолютно спокойный взгляд, в котором читалось полное безразличие к миру, но если заглянуть глубже – любовь до самоотречения, как ему показалось… Подгорный грезил ее взглядом со вчерашнего дня – с того самого момента, как получил приглашение на ужин, – этот взгляд лишил его сна. И эти покатые плечи, береговой линией начинающиеся у стройной шеи…
«Представляю, с какой тяжестью ее грудь ляжет мне в ладони, – думал Подгорный, – когда я дотронусь до нее. И вся она исполнена мягкой, ненавязчивой зависимости. Мой трепет, словно ветер, показывающий изнанку листьев деревьев, сообщится ей, и я увижу наконец, как она прикроет веками глаза».
«Все волнения, всю печаль ⁄ Твоего смятенного сердца ⁄ Гибкой иве отдай»[74], – вспомнил он стихотворение, но почему-то не повторил его вслух.
Разговор катился по инерции, как бы сам собой – Подгорный рассказывал о тропических пейзажах, о связках бананов, о пальмах на берегу…
– Расскажи еще что-нибудь, – попросила Лариса.
Валерий знал, что теперь следует прикоснуться к ее губам. Один поцелуй, и вот уже движения их губ при каждом касании наполняются букетом новых ощущений сладкой нежности. Шершавые ладони второго пилота гладили совсем недавно грезившиеся ему плечи, касались платья, кожи… Длинные прямые ресницы напоминали крылья кроткого насекомого. Ни с чем не сравнимое счастье – такое, что и не знаешь, что с этим делать. Подбирающееся к губам дыхание Ларисы начиналось из недр ее груди – да нет, теперь оно поднималось из самых глубин тела. Куда жарче прежнего…
Губы Ларисы становились все более гладкими, и Подгорный подумал: «Сбылось предназначенье, теперь можно и умереть». Только случайно прикоснувшись к ней прохладным кончиком носа, он осознал себя отдельным существом с собственной плотью…
– Что, если сегодня тебе остаться у меня? Вон мой дом.
Они поднялись, оглянулись по сторонам. Подгорный небрежно нахлобучил фуражку, обнял женщину за плечи. Бульвар обезлюдел. Вдалеке у порта надменно стоял Петр, освещенный мертвенно-белой подсветкой. Был ли истукан доволен делом рук своих? Второй пилот привычно посмотрел на циферблат наручных часов. В тусклом свете уличных фонарей удалось разглядеть: почти десять.
Подгорный вернулся в гостиницу, переоделся и вышел в рубашке и без фуражки. По просьбе Ларисы он захватил с собой гражданский пиджак и галстук, но рубашка уже намокла от пота. Солнце катилось на запад, жгло затылок. КВ С освободил его на двое суток, поставив вместо него штурмана, взамен Подгорный обещал подменить того на дежурстве в следующем порту.
На часах только четыре. Еще есть два часа. Они условились встретиться в кафе на набережной. Подгорный направился к парапету, окинул взглядом порт. Облака над морем не обещали внезапного ливня, но, в принципе, на дождь вполне можно рассчитывать.
Дождь – вот что ему сейчас необходимо! Подгорный спустился к фонтанчику на углу площади и, зажав струю пальцем, пустил брызги на лицо, волосы, шею. Вода стекла на грудь и живот, даря телу неописуемую прохладу. Отряхиваясь по-собачьи, он разбрызгивал вокруг воду, а потом, как был, в пестреющей мокрыми пятнами рубашке, подхватил пиджак и направился к выходу. Ничего, пока дойдет до кафе, все высохнет.
Он вышел из парка. Недвижно стоящие в ряд дома под надежными крышами и с зимы не мытыми окнами вызывали у него странное чувство. Сколько людей, сколько судеб… Их жизнь на земле по-прежнему виделась Подгорному чудовищно театральной и почти нереальной. Начищенные кастрюли, мелькнувшие в открытой кухонной двери, показались ему явно бутафорскими. Так и его тяга к этой женщине – чем больше в ней было плотского желания, тем сильнее пугала она его своей абстрактной сущностью. На поверхности его мыслей оставались лишь отдельные кристаллики, отжатые после уже кем-то разыгранных театральных интермедий. «Похоже, этой ночью я вновь буду спать с Ларисой. Похоже, в эту последнюю ночь мы не сомкнем глаз. Завтра вечером улетаю. Скорее всего, после двух этих ночей я и сам превращусь в собственное воспоминание».
Жара почему-то не клонила его в сон – напротив, некоторые мысли даже сейчас заставляли его мгновенно закипать страстью. Задумавшись, он едва успел увернуться от взбиравшегося на холм большого автомобиля.
В этот момент из-за холма по тропинке выбежала стайка мальчишек. Один из них, довольно высокий и очень худенький, уткнувшись в Подгорного, застыл как вкопанный – Игнат. Замерли и напряглись торчащие из-под штанин его шорт коленки, дернулось от напряжения обращенное к нему бледное личико – Подгорный вспомнил утренние слова Ларисы: «Кажется, Игнат что-то почувствовал».
Мгновение Подгорный боролся с собой, преодолевая неловкость случайной встречи, и наконец широко улыбнулся:
– Вот так оказия. Ты откуда, третий пилот?
Мальчишка не поддержал шутку и после некоторой паузы произнес, бесстрастно рассматривая мокрую рубашку Подгорного.
– Вы почему такой… мокрый?
– А, ты об этом? – Подгорный вновь довольно неуместно улыбнулся. – Купался под фонтанчиком – вон там, в парке.
* * *
Как все-таки неудачно это все сложилось… Черт бы побрал второго пилота, вечно он крутится под ногами. Как сделать, чтобы мать не узнала от Подгорного, что Игнат оказался здесь в это время? Он ведь не ездил сегодня в Кондопогу к другу. Да еще среди мальчишек, которых видел Подгорный, был Моргенрот. Ну, это еще ничего. По виду ведь не разберешь, кто из них главный, хотя заметно, что один немного старше остальных.
Сегодня с утра, захватив с собой еду, Моргенрот со товарищи отправились в заброшенный район за дальними путями железнодорожного вокзала. Игнат, расставшись с матерью на автобусной остановке, присоединился к ним, как раньше об этом договаривались. Бродили по ответвлениям железной дороги, между складами и пустыми ангарами, провели обычное собрание, обсудив в который раз полностью