— Обычное дело, — холодно произнёс Кир. — Навоображаешь себе не пойми чего, а потом…
Он осёкся. Шагнул от нас, встал спиной, будто бы рассматривал что-то на стене.
— Но как же все те счастливые люди со сбывшимися мечтами? — Петер склонил голову набок. — Если бы мечты всегда сбывались, наверное, каждый был бы счастлив.
Возникла пауза. Кир медленно развернулся. На его лице застыло недоумение, словно он не мог поверить тому, что слышит.
— Что ты несёшь? — пробормотал он, подавив нервный смешок. — Петер, и как только тебе удаётся быть таким… Твоя наивность однажды доведёт меня.
— Чего ты? — всполошился Петер. — Я же не сказал ничего такого.
— Ничего такого… Конечно, ты ведь и в жизни ничего не понимаешь. Думаешь, люди просто так говорят: «Бойся своих желаний»? Думаешь, это так легко — взять и исполнить чью-то мечту? Многие вещи попросту невозможны. Мечтаешь о чём-то годами, тешишь себя, может, только ради этого и живёшь, и что в итоге? Всё было зря. Всё было бессмысленно с самого начала. И как после такого я должен продолжать…
Звон. Кир вздрогнул. Трясущейся рукой Петер задел чашку, и она разбилась об пол. Остатки чая растеклись лужей.
— Извини, я сейчас всё уберу, — засуетился Петер.
— Уйдите уже.
— Кир, подожди… — хотела успокоить его я, но он не позволил.
— Мне повторить? Уходите. Я устал, у меня болит голова. Это моя комната, а вы всё никак не уйдёте. Могу я наконец побыть один?
Схватив растерявшегося Петера за локоть, я вытянула его в коридор. Сердце громко стучало в ушах, щёки горели. Меня захлестнул стыд. Стыд от бессилия, от безучастности, от слепоты к чужим чувствам.
Петер печально смотрел на закрывшуюся за нами дверь. Я тронула его за плечо:
— Ты только не принимай это на свой счёт, ладно?
— Но, — грусть плескалась в его серых глазах, — когда такое происходит, обычно виноват я.
— Сейчас никто не виноват.
— Правда? Ты правда так считаешь?
У меня защемило в груди от того, с каким облегчением он выдохнул после моего кивка. Не решаясь разойтись, отчасти потому что боялись остаться наедине с самими собой, мы ещё недолго постояли в коридоре. Молча, словно случайно встретившиеся далёкие знакомые.
Когда тишина стала невыносимой, мы пожелали друг другу спокойной ночи и скрылись за дверьми своих комнат.
От Лукии ничего не было слышно. Не то чтобы я ждала от неё новостей, но затянувшееся затишье слегка меня беспокоило. Близился ноябрь.
Одним особенно холодным вечером ко мне постучали. Недовольная комендантша, скрестив руки на груди, заявила, что мне звонят, и повела меня на первый этаж, в свой закуток, где на столе стояло несколько телефонов. Не прекращая ворчать, она куда-то ушла, наверное, чтобы не мешать моему разговору. Я подняла со стола трубку.
Голос на том конце был слабым и хриплым, но его тонкий, пусть и приглушённый, звон, напоминавший колокольчик, ни с чем нельзя было спутать. Лукия не знала номера моей комнаты, потому позвонила на общий телефон. Удивительно, что она не воспользовалась своим положением, чтобы приструнить комендантшу.
— Не волнуйся. Я скоро поправлюсь. И тогда мы обязательно встретимся.
Слушая её короткие фразы, прерываемые кашлем, я хотела как можно быстрее закончить разговор. Лишь бы Лукия отдыхала и не тратила силы попусту. Почему она так напрягалась из-за меня? Ничто не мешало ей попросить Бертрана позвонить мне или даже приехать. И всё же она сделала всё сама, словно так было должно.
Но уверенность в её голосе успокоила меня. Я знала, мне не устоять перед Лукией. Как перед капризами младшей сестры, которой у меня никогда не было.
— Буду с нетерпением ждать нашей встречи, — улыбнулась я в трубку.
Впервые за долгое время мне поступила пара заказов. Первый пришёл из Главного ботанического сада Тьярны, просьба помочь в сохранении одного из редких видов папоротников, внезапно поражённого болезнью. Как выразился сотрудник сада, болезнь похожа на ржавчину, но точно ею не является, а самое страшное — ничем не выводится. Меня это, впрочем, едва ли волновало. Ярко-оранжевый крап, разукрасивший резные листья папоротника, исчез наутро после моего визита.
Второй заказ был от отца-одиночки. Его восьмилетняя дочь, вдохновившись увлечением подруги, принесла домой пучок фиалковых листьев для разведения и уже уставила горшками все подоконники в квартире. Всё шло хорошо, пока девочка не уехала в Мирлтаун, погостить у бабушки с дедушкой. И даже такие неприхотливые цветы, как фиалки, начали вянуть в неумелых отцовских руках.
— Она расстроится. Она очень любит фиалки, — говорил он, понурив голову.
Я испытывала смешанные чувства. Конечно, мне было жаль отца, он держал маленький художественный магазин, почти не приносивший денег, рисовал нехитрые акварельки на заказ и по выходным подрабатывал в фотоателье, жертвуя то немногое время, что мог проводить с дочерью. С другой стороны, при первой же встрече мне захотелось сбежать. Казавшееся иррациональным, это желание имело под собой прочную основу: он напоминал мне Юлиана. И при каждом взгляде в его такие же песочные глаза сердце моё ныло.
Наспех разобравшись с фиалками, я покинула их скромную квартиру. Она тоже, несмотря на множество отличий, слишком походила на тот, когда-то бывший для меня уютным и родным дом, из которого я с таким трудом вырвалась.
Встревоженные воспоминания ещё долго терзали меня. Так долго, что субботним вечером я вышла под тёмное небо, на обжигающе ледяной ветер, одевшись слишком легко, и побрела по полупустым улицам. Мне