Читать интересную книгу Пелопоннесская война - Дональд Каган

(6.26.1).

Никий, вопреки своим же намерениям, добился на втором собрании того, что флот скромных размеров с ограниченными целями превратился в великую армаду, на которой лежал груз огромных амбиций и ожиданий, грозящих настоящим бедствием в случае провала. Никто другой из афинских политиков не дерзнул бы предложить подобное, и ни один из них не сделал этого в ходе обоих собраний. Лишь после выступления Никия на втором собрании афиняне вместо осторожной и ограниченной по своим задачам экспедиции решились на рискованное, плохо продуманное и спланированное, ничем не сдерживаемое военное вмешательство. Если бы не речь Никия, они все равно отправились бы в поход против Сицилии в 415 г. до н. э., но вряд ли двинулись бы путем, ведущим к катастрофе.

ГЛАВА 21

ВНУТРЕННИЙ ФРОНТ И ПЕРВЫЕ ВОЕННЫЕ КАМПАНИИ

(415 Г. ДО Н.Э.)

СВЯТОТАТСТВО

Фукидид пишет, что весной 415 г. до н. э. главенствующим чувством в Афинах была жажда сицилийской кампании: «Всеми одинаково овладело страстное желание идти в поход: старшие или питали надежду, что покорят те государства, против которых выступали, или потому, что были уверены в абсолютной невозможности понести поражение при столь значительных силах; люди зрелого возраста желали поглядеть далекую страну и ознакомиться с нею и надеялись, что останутся в живых; огромная масса, в том числе и воины, рассчитывали получать жалованье во время похода и настолько расширить афинское владычество, чтобы пользоваться жалованьем непрерывно и впредь» (VI.24.3).

При всем при этом поход продолжал вызывать споры. Некоторые из жрецов предостерегали от него, другие указывали на бедственные предзнаменования, но Алкивиад и сторонники похода сумели отыскать иные предвестия и прорицания оракулов. Даже очевидно дурные знамения не остановили подготовку, но вскоре, незадолго до уже назначенного дня отплытия, поводом для всеобщей тревоги стало куда более серьезное происшествие.

Утром 7 июня 415 г. до н. э. едва воспрявшие ото сна афиняне обнаружили, что у расставленных по всему городу каменных статуй Гермеса повреждены лица и отбиты бывшие их отличительной чертой фаллосы. Помимо возмущения и страха, порожденных этим жутким кощунством, оно, как подсказывали некоторые детали, несло в себе и политическое значение. Осквернители успешно сработали на обширной территории в течение одной-единственной ночи, а значит, преступление было делом рук не горстки пьяных дебоширов, а довольно многочисленной и организованной группы. Поскольку Гермес благоволил путешественникам, нападение на его статуи было явной попыткой воспрепятствовать сицилийскому походу. «Происшествие это считалось тем более важным, что в нем усматривали предзнаменование относительно похода и вместе с тем заговор, направленный к государственному перевороту и к ниспровержению демократии» (VI.27.3).

Народное собрание начало расследование и посулило награду и неприкосновенность тем, кто сможет засвидетельствовать этот или другие случаи осквернения святынь. Совет учредил специальную комиссию, в которую вошли видные политики-демократы. Когда афиняне перешли к обсуждению окончательного плана похода, некто по имени Пифоник выступил с поразившим всех обвинением, сообщив собранию, что Алкивиад с друзьями были уличены в пародировании священных Элевсинских мистерий. Один раб, которому обещали неприкосновенность, также рассказал, что он вместе с другими людьми стал свидетелем мистерий, которые проводились в доме Пулитиона; среди их непосредственных участников он назвал Алкивиада и еще девять человек.

Хотя это событие не имело отношения к изувечению герм, накалившаяся к тому времени атмосфера, а также подозрения в том, что Алкивиад участвовал в этой выходке, привлекли к ней повышенное внимание. Очень немногие из афинян сомневались в том, что Алкивиад со своими распущенными друзьями были способны на глумление над религиозным ритуалом, поэтому его враги с радостью подхватили эти обвинения. Они утверждали, что Алкивиад замешан как в надругательстве над мистериями, так и в осквернении статуй, и добавляли, что подлинной целью его действий было «ниспровержение демократии» (VI.28.2).

Алкивиад отверг все обвинения и выразил готовность тотчас же предстать перед судом: он хотел избежать разбирательства в свое отсутствие, когда поддерживавшие его воины и моряки будут в походе, а его недруги получат возможность практически беспрепятственно сфабриковать против него дело. Враги желали отсрочить процесс по тем же самым причинам. «Пусть плывет в добрый час, – говорили они, – а после окончания войны пусть возвратится и держит ответ» (Плутарх, Алкивиад 19.6)[30]. Собрание согласилось с ними, и Алкивиад отбыл из Афин в условиях нависшего над ним судебного разбирательства.

Наконец во второй половине июня афинское войско отплыло на Сицилию, планируя сделать первую остановку на Керкире, где афинянам предстояло соединиться с союзниками. «И в самом деле, тут было наиболее дорого стоившее и великолепное войско из всех снаряжавшихся до того времени, войско, впервые выступившее в морской поход на средства одного эллинского государства» (VI.31.1). Помимо денег из государственной казны, триерархи также потратили собственные средства на то, чтобы сделать свои суда не только быстрыми и прочными, но и пригожими на вид. Даже гоплиты состязались друг с другом в красоте вооружения. Весь город, включая находившихся в нем иноплеменных союзников, спустился к Пирею, чтобы увидеть великое зрелище. «Все это представлялось скорее выставлением на вид афинских сил и превосходства, чем снаряжением военного предприятия» (VI.31.4). Прозвучал трубный глас, и огромное множество людей вознесло молитвы, полагавшиеся при отправлении кораблей. «Потом, по исполнении пеана и по совершении возлияний, корабли снялись с якоря; сначала они шли в одну линию, а затем до Эгины соревновались между собою в быстроте» (VI.32.2). Участники великой экспедиции, раздутой до угрожающих размеров из-за оплошности Никия, словно бы уходили в регату, а не в далекое и опасное плавание.

ОХОТА НА ВЕДЬМ

После того как армада благополучно отплыла, комиссия по расследованию жадно погрузилась в детали недавних обвинений. Тевкр – метек, ранее бежавший в Мегары, – вернулся в Афины и, пользуясь неприкосновенностью, дал сенсационные показания: он утверждал, что лично участвовал в пародийных мистериях и может указать на виновных в обезображивании герм. Он назвал одиннадцать человек, которые вместе с ним были задействованы в пародиях, и обвинил еще восемнадцать в нападении на статуи. Алкивиада не было ни в том ни в другом перечне. По приказу комиссии один из подозреваемых был арестован и казнен, остальным же удалось бежать.

Затем в деле о гермах выступил некто по имени Диоклид. Он рассказал, что во время прогулки, предпринятой им в ночь преступления, он при свете луны заметил, как в орхестре театра Диониса на южном склоне Акрополя собралось около трех сотен подозрительных людей. На следующее утро, сообразив, что эти люди, скорее всего, и были исполнителями совершённого преступления, он отправился к некоторым из тех, кого смог узнать, и попытался потребовать с них плату за свое молчание. Теперь же, так и не получив обещанных денег, Диоклид раскрыл личности сорока двух из них. В эту группу вошли два члена Совета и несколько богачей из аристократов. Обвинения Диоклида внушили афинянам страх перед всеобщим заговором олигархов против афинской демократии. Воцарившаяся паника была настолько велика, что Совет приостановил действие закона, запрещавшего применение к афинским гражданам пыток для получения показаний. Эту меру предложил Писандр, который полагал, что растянутые на колесе подозреваемые признаются быстрее. Обоим членам Совета удалось спастись от пыток: они пообещали предстать перед судом, после чего бежали в Мегары или Беотию. Затем к афинским границам подошло войско беотийцев. Это еще больше усилило смятение в городе, так как боязни переворота в интересах не то олигархии, не то тирании теперь сопутствовал страх перед изменой и вторжением чужеземцев.

В ту ночь афиняне надели свои доспехи и не смыкали глаз, Совет же ради собственной безопасности перешел на Акрополь. В знак благодарности афиняне удостоили осведомителя Диоклида венком героя и бесплатным обедом в пританее – честь, обычно полагавшаяся победителям Олимпийских игр, – но его слава была недолгой. Андокид, один из находившихся под стражей обвиняемых, который позднее станет знаменитым афинским оратором, также согласился дать показания. Совет гарантировал ему неприкосновенность, и он объявил, что гермы были обезображены членами его гетерии – политического клуба, собиравшегося за совместными трапезами. Он представил список виновных, каждый из которых присутствовал также и в списке Тевкра. Все они, за исключением четырех человек, которые сразу же бежали из города, либо уже были мертвы, либо находились в изгнании. После этого Совет еще раз допросил Диоклида, и он признался в том, что дал ложные показания, и указал, что действовал согласно наставлениям двоюродного брата Алкивиада – Алкивиада, сына Фега, – и еще одного человека. И тот и другой бежали. Пострадавшие от ложного доноса Диоклида были оправданы, а его самого казнили.

Афиняне