следователь знал свое дело — фамилия точно отражала его сущность. За прошедшие до суда одиннадцать месяцев он вызывал ученого на допросы 400 раз! Поняв, что опровергать клевету здесь бесполезно, что в существо дела по-настоящему следователь даже не пытается вникнуть, вконец измученный, Николай Иванович подписал «признание».
После этого вызывать на допросы стали реже, и ученый снова взялся за обдумывание книги об истории мирового земледелия. Под рукой не было ни карандаша, ни бумаги — их пришлось выпрашивать у следователя. Трудно поверить, но Вавилов действительно написал в советской тюрьме книгу «Мировые ресурсы земледелия и их использование». Однако рукопись исчезла.
В марте 1941 года допросы возобновились. Вавилова перевели в камеру № 27 Бутырской тюрьмы, где уже сидело более двухсот человек. Один из арестованных — художник Г. Г. Филипповский вспоминал, как впервые увидел Николая Ивановича. Лежа на нарах, тот поднял кверху свои опухшие ноги с посиневшими ступнями: следователь заставлял его стоять непрерывно по многу часов. Лицо Николая Ивановича отекло, под глазами — мешки. Каждую ночь ученого уводили на допрос, а приводили на рассвете. До места на нарах он подчас добирался ползком, соседи помогали ему снять ботинки и лечь. Он почти перестал разговаривать.
Перед судебным заседанием ученого опять перевели во внутреннюю тюрьму НКВД. Хват организовал «экспертизу» научной деятельности Вавилова, включив в комиссию профессора И. В. Якушкина, а заключение ее сочинил бывший аспирант ВИРа С. Н. Шунденко. Для Хвата Шунденко оказался просто находкой. И когда список членов комиссии положили на стол президенту ВАСХНИЛ, тот написал на нем: «Согласен. Лысенко».
9 июля 1941 года состоялась трагикомедия — суд над великим ученым. Он продолжался всего несколько минут. Военная коллегия вынесла приговор: высшая мера наказания.
В помиловании Вавилову было отказано, и его снова перевели в Бутырскую тюрьму — для приведения приговора в исполнение. Но расстрел неожиданно отсрочили.
8 августа 1941 года Вавилов решил написать письмо Берии, возможно, считая, что произошло недоразумение и что стоит только Лаврентию Павловичу вникнуть в суть дела, как все обвинения отпадут сами собой. Просил Вавилов только одного: дать ему возможность закончить в течение полугода составление «Практического руководства для выведения сортов культурных растений, устойчивых к главнейшим заболеваниям», а в течение шести — восьми месяцев завершить составление «Практического руководства по селекции хлебных злаков» применительно к различным зонам страны.
2 октября 1941 года Вавилова снова перевели из Бутырской тюрьмы во внутреннюю тюрьму НКВД, известив, что 15 октября он получит полную возможность для ведения научной работы. Но 15 октября, когда немцы начали подступать к столице, заключенных «этапировали».
29 октября Вавилов был доставлен в Саратов. Он попал в корпус тюрьмы, где содержали в заключении бывшего редактора «Известий» Ю. М. Стеклова, философа, историка и литературоведа академика И. К. Луппола, еще ряд известных работников науки и культуры. Сначала Николая Ивановича поместили в камеру-одиночку, а потом перевели туда, где сидели академик Луппол и инженер-лесотехник Филатов. Здесь он пробыл год и три месяца. За это время арестантов ни разу не вывели на прогулку, они не получали передач или писем.
А надо сказать, жена Елена Ивановна и сын Юрий даже не знали, где он находится. Голодая, бедствуя (с работы ее, доктора наук, уволили без всякого объяснения причин), она регулярно отправляла по почте из Саратова, где жила у родственников, в Бутырскую тюрьму посылки с продуктами — там их принимали, регистрировали… Они и предположить не могли, что Николай Иванович находится совсем близко — в нескольких минутах ходьбы от дома.
25 апреля 1942 года Вавилов снова обратился к Берии с письмом: «…6 августа 1940 года я был арестован и направлен во внутреннюю тюрьму НКВД в Москве. 9 июля 1941 года решением военной коллегии Верховного Суда СССР я приговорен к высшей мере наказания. Как при подписании протокола следствия, за день до суда, когда мне были представлены впервые материалы показаний по обвинению меня в измене Родине и шпионаже, так и на суде, продолжавшемся несколько минут, в условиях военной обстановки, мною было заявлено категорически о том, что это обвинение построено на небылицах, лживых фактах и клевете, ни в коей мере не подтвержденных следствием.
Перед лицом смерти, как гражданин СССР и как научный работник, считаю своим долгом перед Родиной заявить, как уже писал Вам в августе 1940 года, вскоре после ареста, что я никогда не изменял своей Родине и ни в помыслах, ни делом не причастен к каким-либо формам шпионской работы в пользу других государств. Я никогда не занимался контрреволюционной деятельностью, посвятив себя всецело научной работе.
Все мои помыслы — продолжить и завершить достойным для советского ученого образом большие недоконченные работы на пользу советскому народу, моей Родине. Во время пребывания во внутренней тюрьме НКВД, во время следствия, когда я имел возможность получить бумагу и карандаш, написана большая книга «История развития мирового земледелия» (Мировые ресурсы земледелия и их использование), где главное внимание уделено СССР. Перед арестом я заканчивал большой многолетний труд «Борьба с болезнями растений путем внедрения устойчивых сортов». Неоконченными остались «Полевые культуры СССР», «Мировые ресурсы сортов зерновых культур и их использование в советской селекции», «Растениеводство Кавказа» (его прошлое, настоящее, будущее), большая книга «Очаги земледелия пяти континентов» (результаты моих путешествий по Азии, Европе, Африке, Северной и Южной Америкам за 25 лет)…
Мне 54 года. Имея большой опыт и знания, особенно в области растениеводства, владея свободно главнейшими европейскими языками, я был бы счастлив отдать себя полностью моей Родине, умереть за полезной работой для моей страны. Будучи физически и морально достаточно крепким, я был бы рад в трудную годину для моей Родины быть использованным для обороны страны по моей специальности, как растениевод, в деле увеличения растительного продовольствия и технического сырья…
Прошу и умоляю… о смягчении моей участи, о выяснении моей дальнейшей судьбы, о предоставлении работы по моей специальности, хотя бы в скромнейшем виде (как научного работника, растениевода и педагога) и о разрешении общаться с моей семьей (жена, два сына — один комсомолец, вероятно, на военной службе, и брат — академик, физик, о которых я не имею сведений более полутора лет).
Убедительно прошу ускорить решение по моему делу, г. Саратов
Тюрьма № 1
25. ГУ — 1942 года
Н. Вавилов».
Он еще надеялся, еще верил в справедливость…
Весной 1942 года в тюрьме началась эпидемия дизентерии. Заболел и Николай Иванович. Но это не стало последним испытанием. В камеру посадили умалишенного, который то и дело пускал