здесь кроются глубокие социально-политические причины. Для скорейшего подъема нашего сельского хозяйства требовалась в то время не какая-то там «высокая наука», а социально-экономическое переустройство на селе, затрагивающее коренные интересы крестьянства. Нужна была «наука» ему понятная и даже та, которая бы льстила его самолюбию. Генетика не льстила никому, а лысенковщина льстила. И многое щедро обещала.
И второй момент. Надо сказать четко, что борьба Вавилова в то время была фактически оппозицией Сталину, причем оппозицией сознательной. Ведь мы выступали против человека, которому Сталин сказал «браво», против идей, которые Сталин поддерживал. И когда лысенковцы говорили, что идет политическая борьба, борются буржуазная и пролетарская наука, они были лишь частично неправы. Да, шла политическая борьба, надо прямо об этом сказать, но борьба не буржуазной и пролетарской науки — таковых попросту нет, наука едина, а борьба против неправильной политики. Ошибочной, преступной политики в области науки».
И далее ученый приводит такие факты: «До сих пор ходили очень смутные слухи о встрече Сталина с Вавиловым. Мне эти обстоятельства известны точно со слов одного из замечательных вавиловцев, Ефрема Сергеевича Якушевского, который 28 ноября 1939 года проездом с Кубани в Ленинград был в Москве. Он явился к Николаю Ивановичу и рассказал о своих работах. Вавилов спросил: «Ты остаешься здесь или сразу в Ленинград?» «Да я бы остался, говорит, если бы было где». Николай Иванович говорит: «Ну, оставайся у меня». И когда Ефрем Сергеевич пришел к Вавилову, тот и сказал свою знаменитую фразу: «Ну, знаешь, наше дело швах. Придется идти на крест, но от своих убеждений не откажусь». После чего последовало изложение краткой беседы у Сталина.
Прием был назначен на 10 часов вечера 20 ноября 1939 года. Вавилов ждал до часу ночи, чтобы его пустили в кабинет Сталина. Сталин ходил по кабинету с трубкой. Вавилов поздоровался. Сталин не ответил, а сказал: «Ну что, гражданин Вавилов, будете заниматься цветочками-колосочками, а когда будете помогать поднимать урожайность?» Вавилов несколько растерялся, но решил, что раз попал к Сталину, то должен все ему объяснить. По-прежнему стоя, Вавилов стал объяснять ходившему по кабинету Сталину, чем занимается его институт, чем вообще должна заниматься сельскохозяйственная наука, рассказал о ее ближайших и дальнейших перспективах. Когда он кончил, Сталин сказал только: «Вы свободны…» Но быть на свободе Вавилову оставалось уже меньше года».
На одной из последних фотографий, сделанных в 1939 году, Вавилов выглядит очень усталым, заметно постаревшим. Только в глазах все та же воля, убежденность и непреклонность.
Тогда же, в 1939-м, он задумал выпустить сборник научных работ по основным проблемам генетики и пригласил авторов к себе на квартиру, которая находилась неподалеку от Курского вокзала.
Собрались вечером. Как вспоминает Николай Петрович Дубинин, в столовой на круглом столе стояла ваза с конфетами, а рядом в комнате стучала пишущая машинка, стенографистка печатала материал, который предыдущей ночью ей надиктовал Вавилов.
«После второй такой встречи Н. И. Вавилов попросил меня задержаться. Некоторое время мы поговорили о безразличных вещах, а затем вышли на асфальтовую громадину большого Садового кольца и долго ходили, обсуждая сложившуюся обстановку.
Становилось очевидным, что в наступившее время мало занимать бескомпромиссную линию обороны, необходимо вносить в нашу борьбу общественно-научный атакующий стиль. Я высказал мысль, что Т. Д. Лысенко выигрывает потому, что он постоянно наступает. У нас есть аргументы и от науки, и от принципов философии диалектического материализма. Только прямой атакой на ошибки Т. Д. Лысенко мы можем дать ему необходимый отпор… На самом деле идет борьба, и, право же, «кто кого» победит в этой борьбе еще далеко не ясно. Т. Д. Лысенко успешно убеждает общественность нашей страны в том, что его новое «направление», названное им «мичуринской генетикой», будто бы и есть та область биологии, которая насущно нужна практике, и что она якобы отвечает требованиям советской идеологии. Однако это не так, для нас ясны его научная необоснованность и скоропалительность его практических рекомендаций. Вместе с тем мы знаем, что социализм не может строиться без строго обоснованных и доказанных научных принципов, а эти принципы находятся на нашем вооружении.
— Все это так, — сказал Н. И. Вавилов, — но знаете ли вы, что Сталин недоволен мной и что он поддерживает Лысенко?
— Конечно, это дело очень серьезное, — ответил я, — но Сталин молчит, а это можно понять как приглашение к продолжению дискуссии.
— Да, возможно, вы правы, — продолжал Н. И. Вавилов, — но у меня все же создается впечатление, что я, вы и другие генетики часто спорим не с Лысенко, а со Сталиным. Бьггь в оппозиции к взглядам Сталина, хотя бы и в области биологии, — это вещь неприятная».
Однажды в кругу своих сотрудников Вавилов все же открыто высказал сокровенное:
— Как видите, наши расхождения — капитальные расхождения, за науку свою мы будем биться до последней капли крови. Тут сомнений нет. Так смахнуть такую фундаментальную дисциплину, думать, что менделизм — бирюльки, нашим семеноводам, нашим агрономам так думать — это глубочайшая ошибка…
Перефразируя известные слова Виссариона Григорьевича Белинского о достоинстве человека, можно, наверное, сказать так: беда Вавиловых в борьбе с лысенками состоит в том, что первые действуют по-вавиловски, то есть всегда честно, объективно, а вторые — своими методами, лысенковскими. Жертвами этих методов оказался не один Вавилов. Не стало и мудрого организатора науки академика Николая Петровича Горбунова, одного из основателей ВИРа и ВАСХНИЛ. Репрессированы были Николай Максимович Тулайков, друг Вавилова с саратовских времен, разработавший основы засушливого земледелия; выдающиеся селекционеры В. В. Таланов и Г. К. Мейстер, цитолог Г. А. Ле-витский…
Николай Иванович все яснее сознавал, что события поворачиваются явно «не туда», и хорошо понимал, что он как руководитель двух крупнейших в стране биологических научно-исследовательских институтов не должен, не имеет права молчать, мириться с произволом и научной профанацией истины, обязан разоблачать искажение науки, причем защищать не только ее, но и ученых, принимать какие-то конкретные и действенные меры. «Это самоубийство!» — не раз говорили ему некоторые товарищи по работе; слыша о том, что происходит в стране, советовали переждать тихо: время неминуемо все расставит по своим местам, и тогда…
Вавилов не мог принять таких рассуждений, душа не мирилась с ними. А в Москве от него ожидали: покается, повинится, признает свои «ошибки». Не каялся, не винился, «ошибок» не признавал… Даже в докладной, направленной в ЦК партии, открыто и прямо писал: «Пользуясь своим положением, Лысенко фактически начал расправу со своими идейными противниками».
Все острее ощущал Вавилов явную криминальную угрозу в действиях президента ВАСХНИЛ, причем не только для себя. Поэтому многим сотрудникам институтов и академии он старался помочь. Например, перебраться работать на периферию, в