работы семья А. Н. Рылова (жена и трое детей) находилась в Якутске. Жена преподавала в Якутском педагогическом училище (ЯПУ) и дирекция не отпускала её. Ситуация разрешилась быстро. Вот дневниковая запись самого А. Н. Рылова:
«Прилёт Марты, Юры, Володи, Веры + капитан для сопровождения. Прилёт на Центральный аэродром 5.XII 45 г. Организовали перелёт Л. П. Берия и П. А. Судоплатов. Сопротивление в ЯПУ. Не дали денег на дорогу. Всё было организовано за счёт КГБ. Всё это произвело сильное впечатление в Якутске».[480]
14.37. П. А. Судоплатов.[481] 14.38. Я. П. Терлецкий.[482] 14.39. А. Н. Рылов.[483]
В письме ко мне В. А. Белобородова сообщила об истории вхождения А. Н. Рылова в Атомный проект:
«Папа, будучи кандидатом физ. – мат. наук, в 1940 году отправился в город Якутск (ковать национальные кадры). Он преподавал физику в Якутском педагогическом институте, который впоследствии стал Якутским Государственным университетом. Летом 1945 года во время каникул он приехал в Москву (вся семья была в Якутске) и пришел к своему научному руководителю поговорить о продолжении научной работы (то бишь о докторской диссертации). Тут мнения нашего семейства разделились. (Папочки нет, спросить не у кого). Один брат говорит, что на физфаке он встретил Курчатова, и на вопрос, чем он занимается, ответил: " Гоняю космические лучи…". Другие вспоминают, что когда Аркадий Никифорович был у своего руководителя, побеседовал с ним и уже хотел прощаться, то зазвонил телефон. Это был август 1945 года. Видимо, в срочном порядке, создавался отдел С. На другом конце провода, видимо, давали указания… На что его руководитель ответствовал: "Один уже есть…". После чего папа никуда не ушел, чуть ли не на следующий день приступил к работе, а семья (мама с тремя детьми) через пару месяцев была доставлена в Москву в сопровождении капитана соответствующей службы…».[484]
Я думаю, что правдой является и то, и другое… Но смысл в том, что нашей судьбой управляет "Его величество случай". Улыбка Судьбы – А. Н. Рылов стал «атомным учёным» столь же случайно, как Ж. А. Коваль стал «атомным разведчиком».
Постепенно Бюро № 2 стало равноправным производственным отделом Спецкомитета. И, как и всякий производственный отдел, он «забюрокрачивался» и «заболачивался».
«Нелепо полагать, что разведывательная информация из-за рубежа всякий раз была «лакомым кусочком», без которого наши учёные не могли сделать и шага. Конечно, всякий полученный разведкой материал – уже огромное достижение. Другой вопрос, каково реальное значение добытой информации и что из неё было в действительности использовано на практике. По разным причинам и далеко не всегда добытые сведения оказываются востребованными».[485]
Разведчики очень часто меряют свои успехи в «листах» переданной информации.
Показательно, что когда в 1942 году обсуждалась кандидатура научного руководителя советской атомной программы, одним из существенных соображений при выборе было то, что «кандидат» должен уметь быстро оценивать данные разведки. Как пишет Жорес Медведев,
«позиция НКВД в этом выборе была важна прежде всего потому, что выбранному «лидеру» нужно было знакомиться в разведуправлении НКВД с большим количеством документов, многие из которых даже в НКВД никто не мог прочитать. Они состояли из формул, схем, расчетов и объяснений на английском языке. К этому времени в НКВД накопилось уже около двух тысяч страниц сугубо научных материалов. Любой физик, которому доверили бы руководство проблемой, первые месяцы должен был бы работать в НКВД, а не в лаборатории».[486]
К 1945 году листов стало ещё больше. Как вспоминает Я. П. Терлецкий,
«в сейфах Отдела «С» находилось около 10000 страниц этих, в основном американских, секретных отчетов».[487]
Не знаю, как разбирались в этих «тысячах страниц» физики Я. П. Терлецкий и А. Н. Рылов, но даже после их экспертизы для рассмотрения на Научно-техническом Совете Спецкомитета правительства СССР по атомной проблеме под грифом «Совершенно секретно (Особая папка)» порой (в данном случае это было 8 августа 1946 года, судя по дате совершенно секретной записки П. А. Судоплатова к П. Я. Мешику, рассекреченной 15.11.93 и опубликованной в мемуарах П. А. Судоплатова[488]) представлялись такие добытые разведкой материалы, как, например, «Обычное решение алгебраических многочленных уравнений» на 45 листах[489] или «Кинетика образования реактива Гриньяра» на 24 листах[490].
С точки зрения «обычного» математика или химика эти материалы тривиальны и даже на гриф «Для служебного пользования» претендовать не могут.
Но у разведчиков другой взгляд – важно не только содержание документа, но и то, где и как он получен, его принадлежность тому или иному лицу или организации, связь с той или иной проблемой. Листок ясеня – ботаническая банальность. Но если выясняется, что этот листок упал с дуба, эта информация – серьёзный повод для ботаника задуматься ☺.
Однако, такого рода информация – об обстоятельствах получения тех или иных документов – в советском атомном проекте никогда не раскрывалась разведкой перед учёными.
Действовало абсолютное правило «обезлички» развединформации. Считалось, что её потребители должны полагать, что информация получена в рамках работы какого-то другого секретного отдела, который предоставляет важные результаты своей работы коллегам.
Думаю, что в случаях, подобных описанному, некоему квантовому «внешнему наблюдателю» было бы забавно наблюдать, как члены Научно-технического совета, слушая доклад «Обычное решение алгебраических многочленных уравнений», недоумевали – какой ерундой занимаются некоторые наши отделы и лаборатории! Но вряд ли они высказывали свои недоумения вслух. Срабатывали и корпоративная этика, и соображения о том, что «руководству виднее», над чем нужно работать коллегам.
Но я не могу понять, какими соображениями руководствовались Я. П. Терлецкий и А. Н. Рылов, весьма квалифицированные физики, выставляя на доклад Научно-Технического совета подобные материалы. Единственное разумное объяснение – это неизбежное «замыливание» взгляда при переработке огромного массива информации – «Монблан информации», как охарактеризовал его А. Н. Рылов.[491]
Ясно, однако, что принцип «обезлички» спасал агентуру, но он же и обесценивал порой результаты её работы.
Рискну предположить – вопреки распространённому мнению о том, что только Курчатов и Харитон (ну, и, Щёлкин, конечно!) сознательно использовали в своей работе данные разведки – достаточно большое число сотрудников «средне-высокого» уровня догадывались, что стоит за вывеской Бюро № 2.
Вот как описывает работу Бюро № 2 Л. Р. Квасников:
«Все эти материалы в конечном итоге проходили через Терлецкого. Он их докладывал на Совете, а все, собравшиеся там, вставали и говорили: «Этот