запись и плачу. Плачу и слушаю.
«Я вернусь, пусть ты этого не пожелаешь…»
«Спасибо, за то что появилась в моей жизни…»
«Будь счастлива, моя маленькая поэтесса…»
«Послушай это, когда тебе будет грустно…»
* Песня Another Brick In The Wall группы Pink Floyd
Глава#28. Витя
Я один и темнота вокруг.
Я не спал уже месяц.
Меня ломает тоска.
– Эй, Витька, вставай! Тебе письмо пришло! Кто-то в дверь воткнул! Почтальон, не иначе! Поднимай свой тощий зад, парень! Новости пропустишь!
Распахнув глаза, я наблюдаю счастливую морду немецкой овчарки, пахучие слюни которой падают мне на лицо и лениво тянутся по подбородку. Шершавый язык касается длиннющих клыков, способных прокусить алюминий, но собака продолжает смотреть по-доброму, тоскливо, словно молит о снисхождении.
Почему она так смотрит? Почему?
Сбросив с себя Джоконду, что страшно линяет и, запрыгнув в спортивные шорты, я неспеша продвигаюсь в ванную. Включаю кипятильник и жду пока вода в ведре нагреется до приемлемой температуры. Жду минуту. Две. Три. Десять. Смотрюсь в зеркало и снова жду. Забывшись, тянусь рукой, чтобы проверить нагрев, но меня отвлекают – неосознанно спасают от смерти.
– Витька, ты что оглох?! Письмо пришло, говорю! Опять порнуху включил, ни черта не слышишь?! Смотри, а то рука не от жгута, так от онанизма отсохнет!
Я не спал уже месяц. Я был очень зол. Я открыл дверь и громко гаркнул:
– Если ты сейчас же не заткнёшься, я вырву твои проспиртованные гланды и скормлю их собаке, кукушка ты хренова! Одно лишь слово, и мычать тебе до конца твоих коротких алко-дней!
– Всё, молчу, сына! Молчу!
Вот уже как полтора года мы с отцом живём в убитой двушке на окраине города и послушно собираем на косметический ремонт, да вот только деньги из заначки чудесным образом испаряются, посему из новшества – только скудный коврик у двери в подъезде. С работой пока что проблемы – моя характеристика писалась тремя рогатыми чертями, а подписывал её сам Дьявол, что сильно смущает работодателя. Время от времени подрабатываю грузчиком на рынке, ночью – разгружаю мороженную рыбу в местном порту. Люди из таких отраслей не предвзяты, а быть может попросту слепы. Жалких финансов ни на что не хватает. Последнее трачу на коммуналку и минимальный набор продуктов. Денег у меня нет, а у отца имеются. У него есть, а у меня – нет.
– Откуда? – рычу я, глядя на полупустой шкалик с водкой. – Так ты что, крыса морщинистая, на халяву позарился? Я ведь тебя быстро хвост обломаю, Толя.
Отец, седина которого разбавилась белоснежным пухом, охнул. Притянул чекушку к груди, затряс желейным подбородком и разлепил влажные от яда губы:
– Соседка угостила. Вот крест.
– Брешешь, старый, – угрожающе мну руки. – Брешешь, сука. Я по твоим хлопьям головным до самого тайничка дошёл. Сам след оставил.
Анатолий Звягин был мужчиной добрым, только врать не умел. Как что ляпнет, так тряпичная шея пятнами покрывается, тусклые глаза ужасом наливаются, как портвейном бюджетным, а порой и вовсе икотой заходится.
– Честное слово, сынок. Тамара угостила. Зуб даю на отсечение.
– На отсечение, дурень ты запойный? – до хруста сжимаю кулаки, но тут же жалею старого и тянусь за кормом для Джоконды. – Не дурно клясться тем, чего во рту нема. Ты ведь обещал, Толя. Башкой об двери бился, что не прикоснёшься.
Расслабившись, Звягин старший возвращает чекушку на стол. Дышит в стакан. Обнуляет. Заглатывает, будто с пустыни вернулся. Морщится. Дышит.
– А я сдержал слово. Три с половиной дня терпел. Так резко сползать нельзя, для здоровья вредно. Плавненько, но к цели движусь. Ты не серчай, Витька. Исправлюсь.
Я не спал уже месяц. Я устал. Устал бороться в одиночку. Хватаю конверт с холодильника, запрягаю Джоконду и выбегаю на улицу. Пока собака беззаботно резвится с голубями, я нервно пролистываю справочник в поисках нужного мне контакта. Гена помог мне когда-то, за шкварник выдернул из пучины. Бесплатно, по-свойски. Имею наглость обратиться и сейчас. Один я с отцом не справлюсь. Я смог, а он – нет.
Монотонные гудки прерываются. Звучит мерзкий голос. Он карябает уши.
– Слушаю, – слышится на том конце трубки. – Говорите.
– Алоха, милая! – максимально любезно. – Будь добра, Гену позови.
– Нет его. Он занят.
– Так пусть вылезет из-под твоей продажной юбки, рот оботрёт и ответит.
– Что ты сказал?
– Так ты еще и тупая?
– Пошёл ты к чёрту, мудила! – короткие гудки.
Всяко лучше, чем мерзкий писк.
Признаю, мне должно быть скромнее, но я не спал целый месяц и был немного взбычен. Пусть наркота покинула мои вены, а шрамы оставила. Меня раздражало всё: начиная от пения птиц и заканчивая отцовским храпом за стенкой. Дурная привычка наградила и плюсами – я был упрям, как тот баран перед забоем. Набираю ещё раз.
– Реб-центр «Твой шанс». Я вас слушаю, – ещё противнее, чем было ранее.
– Кажется, мы не договорили.
– А вот мне так не кажется!
Непроизвольно морщусь. Её голос способен рассекать стёкла.
– Поверь, если и воспринимать чьи-либо слова всерьёз, так только мои, – максимально вежливо.
– Снова обзываешь меня тупой?
– Брось, в первый раз я шутил, – не голос, а ангельский напев.
– Катись к чёрту! – короткие, донельзя раздражающие, гудки.
Почему так бесит? Почему?
Бросив дурацкую затею, я удобнее располагаюсь на лавке и достаю письмо из закромов. Волнуюсь. Предвкушаю. Чаю. Мотылёк, что трепетал на сердце яркими крылышками и дарил надежду, превратился в кучку пепла. «Вернуть адресату» – густыми чернилами выцарапал сам чёрт на конверте.
Куда же ты делась? Куда пропала?
Отбрасываю собственное письмо в сторону. Закрываю глаза. Дышу. Мимо проходят люди, они видят во мне наркомана и близко не подходят. Вдалеке слышен звонкий лай Джоконды. Ей хорошо, а мне – нет. Она счастлива, а я – нет.
Так незаметно проходит час. Два. Три. Я в собственных мыслях. В собственном аду. Задерживаться здесь больше не планирую. Зову Джоконду и намереваюсь идти домой, но за спиной вдруг слышу:
– Эй, парень, не твоё? – интересуются наркоши, дразня меня оставленным на лавке письмом. – Что это? Записки для любимой?
Неказистая группировка, что больше смахивает на сборище цирковых уродов, напоминает мне меня, но только в прошлом. Их смелость напускная, уверенность шаткая. Лохматый