Toffifee, только нимба не хватает. Такой правильный и нарядный, что глаза слепит. Ангелок, право слово. Он быстро улавливает общую растерянность. – Что-то не так? Я могу чем-то ещё помочь?
– Свалить за арфой, к примеру, – улыбаясь, предлагаю я, а потом обращаюсь к блондинистой распутнице. – Нашла себе нового Витю? Ну нет, Танюш, я не повторим. Скажу честно, твой выбор даже обижает меня. Совсем немного.
– Что это значит? – хохлится тот. – О чём он?
– Ты ещё здесь, трубочист?
Татьяна отбрасывает сигарету в сторону. Её бледные руки дрожат. Я навёл на неё необъяснимого страха, хотя в планах не имел. Только в мыслях.
– Оставь нас, Кирилл, – тараторит она. – Спасибо за всё.
Взяв под руку, женщина уводит меня в сторону. Подальше от ребцентра. Её эмоциональное состояние оставляет желать лучшего, но я списываю это на неистовую радость встречи.
– Что ты тут делаешь, Витя? Что ты тут забыл?
– Я? – едва поспеваю за ней. – Отца законсервировал до осени. А ты? Слушай, куда ты бежишь? ЗАГСы закрыты. Бордели тоже.
Получив мой ответ, она останавливается. Выдыхает. Достаёт новую сигару. Закуривает. Над её пухлой губой блестят испарины. Глаза искрятся, то ли от ужаса, то ли от счастья, то ли от резвой пробежки.
– Эй, королева шпилек, ты в порядке? – смеясь, спрашиваю я, на что она кивает, но явно брешет. – Как ты? Как Ва…
– Прокатимся? – резко перебивает она, слишком очевидно косясь на здание ребцентра. – У меня к тебе серьёзный разговор.
Куда она так смотрит? Почему так смотрит?
– Ай, чтоб ты пропала... Поехали. Сегодня я свободен
Глава#31. Варя
Я рыдала. И душой. И сердцем.
Поймать взгляд родного человека, глубокий и согревающий, почувствовать тепло его улыбки, прикоснуться к мягкой коже, услышать пониженный с хрипотцой голос и уловить знакомый аромат – смесь заварного чая, сырых опилок и забродившего компота, – по-настоящему волшебно. Мне хотелось обнимать Анатолия целую вечность, но капризное время было не на нашей стороне. Это есть связь. Есть любовь.
– А я думал, что черта погнал! Варька, а ведь ты! Действительно!
Мои пальцы жадно вонзаются в дряблое тело, до боли. Не желая расставаться с душевным уютом, я крепче прижимаю старика к груди, придушенно всхлипываю, но держу жгучие слёзы в себе, ибо есть риск устроить библейский потоп.
Почему мне так радостно? Почему так грустно? Почему?
– Вот я дурень старый! На журнале уснул, весь слюнями обмотался, а тут девочка моя вокруг шастает! – приголубливал Анатолий, торжествуя, как трёхлетний ребёнок. – Ты мне снилась, Варька. Всегда снилась. В шапке да с тряпкой.
– И я не забывала. Никогда.
– Ох и чешешь, лисица! По мне только склянка скучает!
Я на время забываюсь, отпускаю серую действительность и посвящаю весь остаток дня мужчине, которые подарил мне крылья; который дал познать полёт. Мы болтаем без умолку. Наперебой и ни о чём. Увлечённо, ненасытно. Самый главный вопрос утяжелителем висит на языке, задать его так страшно, что коленки трясутся, до дрожи в горле, но я решаюсь:
– А Витя? Как он? – глаза прячу. То включаю слух, то выключаю.
Анатолий тут же бодрится, гордостью умывается.
– Да всё в порядке с ним, – отмахиваясь, уверяет мужчина. – Завидный хлопец, пусть вредный, как собачка на ржавой ширинке. Всё жизни учит, Аристотель хренов. Сам-то поди недавно с колючки слез, а указания даёт так важно, хвост распушит да причитает. Порнуху смотрит, – максимально беззаботно, – но я в это дело не лезу. Нехай смотрит, пока зирки видят. Прошлого чурается – уже хорошо. Ничего о жизни той знать не хочет. Дурным словом вспоминает.
Ребристая подошва касается лёгких и нещадно давит, позабыв о милосердии. Слово «прошлое» – как тоскливое эхо, предательски отзывается моим именем. Становится так зябко и одиноко, пуще прежнего. Укол анестезии проходит сквозь сердце.
– А тебе на кой бес этот? Он, ведь, для нервотрепки на свет появился, – фыркает старик, заметив мою грусть, но я уже не слушала.
Он живёт новой жизнью. Дышит по-новому. Смотрит по-другому. Думает иначе. Только я продолжаю жить в своём маленьком мире, перетянутом колючей канителей и ядовитыми вьюнками, не желая покидать пригретое место.
Глупая. Какая же я глупая!
– Ты, Варька, девка путёвая, ни к чему тебе с инвалидами тягаться. А этот, у него же мозги набекрень! Вон как на сушке крючится! Шакал, ей-богу!
Мои мечты и желания – пустой, надуманный звук. Нелепая выдумка. Прицеп отстёгнут. Поезд ушёл. Пора перестать ждать то, что никогда не являлось действительностью. Мне верно проснуться.
Глупая. Какая же я глупая…
– Зачем вам дружба эта? Не дети, ведь. Как вспомню, как нервы мне помотали, так похмелиться хочется. Так что ты не огорчайся, веселее будь, дочка. С мальчишками таскайся, а к нему не лезь. Бесноватый он.
Вот и я одержима. Одним лишь взглядом. Одним лишь голосом. Хватит.
– Радуется худощавый, что с иголки слез. Я его не трогаю. И ты не тронь. Если крыша заново поедет, я за ней не угонюсь. Возраст не тот.
– Вы, Анатолий, не скажите, что меня видели, – говорю ломано, так же улыбаюсь. – И что здесь работаю – тоже молчите. Я через вас весточку передам, но позже.
Откинувшись на спинку стула, старик вовсе разворчался.
– Ему говори – не говори всё равно не услышит. А проведать меня поленится. Сейчас, небось, полную хату пигалиц навёл да нежится, что отца в тюрягу сдал. Ты не переживай, сюда он не сунется, если трубы не прорвёт. Канализационные, – смеётся.
Время близилось к ночи, поэтому я отправляю старика в палату, а сама закрываюсь в служебной комнате и потею над блокнотом. Ни сколько угождаю Гене, ибо дурацкое празднество на носу, как хочу отвлечь себя за мыслительной пыткой. Есть ли что-то хуже, чем выискивать красивое слово в погребе с паутиной? Едва ли. Только если это не в секунду рухнувший мир, когда и без того жила в руинах.
Стих. Мне нужен стих. Всего-то пара строчек.
Взаимность – смех, глупые мечты,
Любовь – без красок – злая лабуда,
Чувства – над конфоркой мотыльки,
А слезы…Слёзы-это мертвая вода
Бред. Полный бред. Это невозможно. Не сейчас.
Анатолий не солгал, Витя и не думал появляться в ребцентре, отчего спустя несколько дней ко мне приходит тихое