каждый начальник позволит расхаживать по кабинетам, предвзято наблюдая за больными раком, страдающих туберкулёзом, инфицированными ВИЧ, наркоманами и алкоголиками. Тем более, если ты поехавшая головой студентка с размазанными по слюнявчику амбициями. Нынешний предприниматель – Гена – оказался крайне сердобольной личностью, отчего терпит мои выходки на протяжении нескольких недель.
Но сегодня что-то пошло не так. Почему он так кричит? Почему?
– Тарасова! Ко мне в кабинет! Срочно!
Мне казалось, что я могу смогу встать на ноги, получить хорошее образование, стать лучшей на курсе, обрести любовь в сердце и отпустить прошлое, но этого не случилось. Учёба не клеилась, отношения с парнями плавно перетекали в дружеские, домашних злила моя меланхоличность, звонили всё реже, а главная отрада – стихи – превратились в нечто непосильное. Я буквально утратила душу. Стала пустой, как сердце моей матери. И только здесь я получаю нужный прилив эмоции, как когда-то получала от человека с секретом.
– Я уволю тебя, Варя, к чёртовой матери! Пойдёшь раздавать пирожки в закусочной! Сейчас же появись мне на глаза, дрянная ты девка!
Уязвимые люди действую на меня по-особенному: меня вдохновляет их внутренняя борьба и трогают безмолвные слёзы. Быть может кощунственно, но только так я могу оставаться на поверхности и не тонуть в вязком омуте депрессии. К огромному сожалению, Гена на разделяет моё пристрастие и теперь грозится увольнением.
– Тарасова, твою мать! Где ты?!
Переступив порог кабинета директора, я утыкаюсь острыми лопатками в стену и морщусь от боли. Огромные ручищи толстухи вдавили мои плечи в гипсокартон и не дают двинуться с места. Она дышит, а я – нет. Она довольна, а я – нет.
– Отпусти её, Жанна, – слышится из-за массивной спины, обширность которой стёрла горизонт. – Спасибо, что подсказала. Теперь можешь идти. Не забудь про ингаляцию. И Валуевой напомни. Её страшный кашель слышен в аудитории для медитации. Я не собираюсь обшивать стены поролоном из-за её безответственности. Иди.
Две пахнущие жирным цыплёнком-табака клешни разжимаются и позволяют сделать глубокий вдох. Жанна уходит, а я с изумлением смотрю на Гену, старательно разминая наболевшие участки тела.
– Что за дела, начальник? – возмущенный стон. – Она могла меня убить!
– Брось, Варенька, я бы не позволил, – отмахивается моложавый парень, а потом двигается на меня, как хищник на испуганную лань, – потому что сам сделаю это. Я убью тебя, Тарасова, и закопаю в яме с органическими отходами.
Почему он угрожает мне? Почему так артистично?
– Эй, Гена, не кипятись, – мне приходится ползти вдоль стены, отчего неустойчивые стенды с брошюрами валятся на пол. – Ничего страшного не произошло. Успокойся. Хочешь, я раздобуду тебе успокоительных?
– Ты притворилась зависимой и возглавила кружок дегенератов! – взорвался он, и его каштановые волосы не сдержались в укладке. – Теперь они требуют отдельный кабинет с постоянной койкой-место и тебя в качестве наставника! Что ты им наплела?!
Тонкое дуновение гордости сменяется холодным сквозняком паники.
– Я призвала их продолжить лечение всего-то, – прозвучало с обидой, чуть позже с разочарованием. – Разве это плохо? Они были готовы покинуть группу, в то время как ты – потерять авансирование. Но я всё уладила. Что не так?
– Что не так? Что не так?! – раскидывается слюнями он, что разительно противоречит правилам санитарии, но в итоге захлёбывается и берётся за голову. – Они просят стационар, Варя. Это невозможно. Куда я дену уличных? А туберкулёзников?
Следующую произнесённую мною фразу можно смело отнести к разряду «Изверженных не от большого ума»:
– Кто виноват, что твой реабилитационный центр превратился в гостиницу для блохастых дохающих? Нужно было сразу отмечать, что в гости с ночёвкой – нельзя.
Пара охровых глаз берутся сосудистой сеточкой, отчего я осекаюсь.
– Ладно, остынь. Я поговорю с ними и всё решу. Ты только не увольняй меня. Дай последний шанс. Тот, о котором говорится на стенде у входа.
На сей раз моя дурацкая улыбка становится лучшим анальгетиком. Гена успокаивается. Выдыхает. Поправляет волосы и воротничок рубашки. Снова выдыхает и лезет в шкаф. Капается. Вздыхает. Капается и вздыхает. Кашляет.
Сколько он торчит в стационаре? Кто-нибудь проверял его на патологии?
– Это тебе, – он протягивает белый конверт, а мне заметно, как дрожат его руки. – Передала техничка. Получатель известен, а вот строчка отправителя – пуста.
Сердце делает сальто. В колени вселяется слабость. Теперь мои руки дрожат в такт култышкам Геннадия. Я прячу письмо в кармашке у сердца, мысленно уносясь в сад с пушистыми астрами и георгинами, где вскрою письмо, смакуя каждую строчку. В одиночестве, без посторонних глаз.
– Это всё? – с надеждой спрашивая я, вибрируя на месте. – Я могу идти?
– Стой, ты ещё не прослушала наказание, – безжалостно бросает Гена, буквально топчась по несчастным георгинам. – В среду приедет администрация. Телевиденье приедет. Нужно будет подготовить мини-концерт. Алкашей посадим в караоке – поют они отменно, нюхальщики пусть спляшут чего, а ты прочитаешь стихи. Нам нужна хорошая отчётность.
Пушистые астры безжизненно валятся на грядку – мне становится дурно.
– Что?! Нет! Я не могу!
– Это не обсуждается, – отрезает он. – В противном случае ты напишешь заявление по собственному желанию. В местной закусочной как раз нехватка персонала.
Как можно быть такой душкой и одновременно гадиной? Как? Кто-нибудь проверял его на патологии?
Оказавшись в своей скромной каморке, которою сострадательно выделил Гена, дабы исключить растраты на общежитие, я запираюсь на все возможные замки. Падаю на жесткую кровать и жадно рву конверт, что так трепетно грел моё сердце.
Как он меня нашёл? Как у него получилось?
Суетливые мотыльки в животе превращаются в угли, когда я вижу знакомый почерк – ровный с высокомерными закорючками. Такой принадлежит лишь одному человеку и её принято звать «мамой».
Всё, что раньше казалось тебе проявлением любви, рано или поздно будет выброшено в урну. Сожжено. Растоптано.
Клочья бумаги разлетаются по комнате. На каждом из них виднеются фальшивые слова любви. Союзы и запятые. На красочных плакатах танцуют довольные шприцы и пробирки, все в крови, будто в сиропе. Они смеются, а я – нет. Нарисованные пациенты, на пухлых щеках которых играет здоровые румянец, радуются вместе с бинтами и утками. Им весело, а мне – нет. Они здоровы, а я больна.
Почему ты меня не найдешь? Почему?
Достав старенький СD-плеер, я надеваю наушники, нажимаю кнопку «Play» и утыкаюсь носом в подушку. Слушаю