В глазах Элеоноры вспыхнула надежда.
— Напишите название лекарства, доктор, — сказала она. — Я немедленно сажусь за письмо. Оуэн, принеси перо и бумагу, а затем отправляйся и седлай лошадь своего господина. Письмо отвезешь именно ты. Ее светлость с детьми в родовом поместье, если я не ошибаюсь. Джо! Джо! Ах, вот и ты! Пусть снарядят двоих вооруженных всадников на хороших лошадях. Они будут сопровождать Оуэна. Я все объясню позже. Поторопись же. Доктор, я благодарю вас за помощь. Если это спасет моего мужа, если миледи будет так добра, что пришлет нам это лекарство, то я вознагражу вас в тысячу раз больше. Да благословит вас Бог, ибо вы мудрый человек.
Доктор поклонился.
— Я снова наведаюсь завтра, мадам. Не теряйте надежды. Может оказаться, что это болотная лихорадка. Да хранит вас Господь.
После суматохи, когда Оуэн и двое вооруженных всадников, снабженные письмом и золотом, наконец отправились выполнять свою срочную миссию, на дом опустилась тишина. Им ничего не оставалось делать — только ждать. Элеонора и Ани по очереди сидели с Робертом, так как он хотел, чтобы одна из них постоянно была рядом. Джо принял на себя обязанности по ведению дома. Изабеллу отослали к Хелен, а Гарри и Джон вместе с господином Дженни перебрались к мистеру Шоу. Капеллан Джеймс приходил в комнату к Роберту произносить утренние и вечерние молитвы, но хотя Элеонора приветствовала его посещения, увидев, что Роберта беспокоило его присутствие, постаралась сократить количество его посещений.
Утром четвертого дня, когда доктор приехал осмотреть Роберта, его пациент уже находился без сознания. Он лежал не шевелясь и не воспринимал окружающую действительность. Доктор Блекенбери казался очень подавленным тем, что увидел. Он склонился над ничего не видящим и не слышащим Робертом, а потом подозвал Элеонору. Его лицо выражало большую озабоченность.
— Посмотрите, — сказал он.
Взглянув, Элеонора начала задыхаться, а ее сердце, казалось, остановилось. Доктор отвернул ворот рубашки Роберта. На его белой груди проступили маленькие красные пятна.
— Боже милосердный, — прошептала Элеонора. — Это?..
— Боюсь, что так. Теперь это не вызывает сомнений. Забытье, сыпь. Я опасаюсь, что все подтвердилось.
Элеонора на мгновение лишилась дара речи. Она не могла устоять и ухватилась за натруженную руку Ани, как за спасительную соломинку.
— Что теперь будет? — простонала она.
— Если не начнутся осложнения, а жар спадет, то у нас по-прежнему есть надежда. Хотя болезнь ослабляет тех, кто выживает. Он может остаться прикованным к постели на очень долгий срок.
— А если нет?
— Мадам, я был бы плохим врачом, если поддерживал бы у вас тщетные надежды. Если разовьются осложнения, а иногда и без них, больной может умереть. Нам не остается ничего, как только молиться Богу, чтобы Он явил нам Свою милость.
— Но лекарство… То, за которым я послала слуг. Если его привезут?.. — прошептала Элеонора.
— Даже в этом случае. Это лекарство обладает жаропонижающим действием. Если жар спадет до того, как болезнь его окончательно ослабит, то у пациента появляется еще один шанс. Вот и все. От тифа нет лекарства.
Элеонора смотрела на доктора широко открытыми глазами. Она побелела от волнения, а затем вдруг упала в обморок. Ани в отчаянии опустилась на пол рядом со своей госпожой и немедленно позвала горничных.
— Она все это время находилась в таком напряжении, — сказал доктор Блекенбери. — Ей ведь нельзя волноваться, да еще накануне родов. Если вы сумеете удержать ее подальше от комнаты господина, будет лучше. Постарайтесь выхаживать пациента сами.
— Я постараюсь, — пообещала Ани, — но госпожа такая сильная и решительная. Это ее муж…
— Знаю, дитя мое, но все же постарайтесь сделать все, что в ваших силах.
— Я попрошу Джо поговорить с ней. Иногда лишь ему удается уговорить ее, — пробормотала Ани, говоря больше сама с собой, чем с доктором.
С помощью горничных они перенесли Элеонору в другую комнату. Затем Ани вернулась к своему хозяину.
Даже Джо не мог убедить Элеонору не сидеть в комнате больного. Она чувствовала, что ребенок ее вне опасности, а Роберт сейчас нуждается в ней больше всего. Она всегда была сильнее в их союзе. Сейчас она вынуждена была признать, что недооценивала достоинства своего уравновешенного супруга. В начале их брака она презирала его за слабость, неспособность противостоять отцу, за его неумение увлечь ее как женщину. Элеонора привыкла считать его человеком невысокого полета. Но она едва ли отдавала себе отчет в том, что ее отношение к мужу с годами изменилось. Только когда доктор сообщил ей, что она может потерять его, Элеонора поняла, насколько дорогим стал для нее Роберт. Она ясно представила себе, какой может быть жизнь без него и какое важное место в ее жизни занимает ее тихий, добрый, любящий муж.
Роберт любил ее всегда, считая, что она права во всем, что делает. Элеонора почувствовала огромную вину перед ним, за то что никогда не уделяла ему должного внимания как мужу, за то что ее сердце никогда не принадлежало ему, несмотря на клятвы у венца всецело принадлежать друг другу. Конечно, Роберт не догадывался об этом, но от этого ей не становилось легче. Она страстно желала открыться ему, признать свои проступки, чтобы услышать, что Роберт понимает ее и прощает. Но это было невозможно, она не могла позволить себе найти утешение такой ценой. Оставался только один путь — ухаживать за мужем с терпением настоящей сиделки, не отказывать ему ни в чем — ухаживать за ним любой ценой, даже если это будет стоить жизни ей и ее ребенку. Только так Элеонора могла загладить свою вину и избавиться от снедавших ее угрызений совести.
Она продолжала сидеть у постели мужа день за днем. Это была работа, надрывающая сердце. Большую часть дня он лежал в полном забытьи, не шевелясь. В таком состоянии ему нельзя было ничем помочь — только отирать пот со лба. С помощью Ани и других горничных Элеонора меняла его постельное белье и изредка пыталась дать ему хотя бы ложечку настоев лекарственных трав, которые, однако, не оказывали никакого действия. Казалось, что болезнь прочно заключила его в свои смертельные объятия. Временами Роберт ужасно вздрагивал, а потом начинал кричать и бормотать, не приходя в сознание.
Его тело высохло до костей. Он был похож на скелет, обтянутый кожей, на которой проступали страшные красные пятна, некоторые начинали гноиться. Губы его от лихорадки стали бледного, мертвенного оттенка, а язык распух во рту. Вся комната была пропитана запахом пота и лекарств, но доктор запретил открывать окна, чтобы даже малейшее дуновение свежего воздуха не могло проникнуть в спальню, ибо, как он сказал, это немедленно приведет к фатальному исходу.