как зритель на спортивном соревновании, то и дело подбадривая хорошего игрока. Она, наверное, смотрела футбол, потому что пару раз я слышал, как она кричала ГООООООООООЛЛЛ, ну или что-то в этом роде. Поначалу звуки, которые издавала она и ее мужчины, мне мешали, но вскоре меня куда больше стали занимать ее молчания. Однажды я даже засек на часах, сколько времени прошло между одним вырвавшимся у нее звуком и следующим, – четыре минуты тридцать две секунды, на тридцать третьей секунде она наконец что-то пробормотала. Почему она молчала? О чем думала? Что чувствовала? Из этой плодородной тишины у меня в голове разрослась удручающая лоза, и ее побеги как бы намекали, что, быть может, и я за время моих многочисленных контактов с женщинами не услышал каких-то молчаний… потому что слушал только себя.
Через силу слушая, как тетка мгновенно реагирует на красивую и неулыбчивую юристку, я вдруг почувствовал, что ни во что больше не верю. Когда женщины говорили мне, что я лучший, что это все – лучшее, что с ними случалось, или хотя бы что им все очень понравилось, – они действительно так думали? Что там мне сказала Лана в наш с ней посткоитальный миг? Это было просто великолепно! А если она лгала? Что, если у нас с ППЦ и доктором Мао куда больше общего, чем мне казалось? Я думал, что моя тетка просто не из тех, кто во время секса выражает свои чувства вербально. Но нет! На все происходившее за дверью тетка отзывалась ономатопеей удовольствия, отчего мне делалось ужасно неловко. Почему меня это не заводило? Секс был фееричный, красивая и неулыбчивая юристка профессионально разложила тетку. Вот и мне следовало бы возбудиться!
Даже когда они перестали забивать голы и крики поутихли, звуки – правда уже другого рода – все равно доносились из спальни. Чем же таким загадочным они там заняты? Неужели они… общаются? Хоть я и не слышал, о чем говорили, удивительнее всего было то, что они вообще о чем-то разговаривали. Я мог по пальцам пересчитать, сколько раз я post coitum разговаривал с лежавшей у меня под боком красоткой. Ну, конечно, я мог сказать какие-то вежливые слова, похвалить за хорошо проделанную работу, но чтобы прямо разговаривать? О чем? Что две женщины могут столько времени обсуждать? Я вслушивался изо всех сил, но это так и осталось для меня тайной. Я больше не мог подслушивать, спать я тоже не мог, поэтому, включив свет, принялся за единственное доступное мне чтение, «Восточные истоки империи зла». Мои расчеты оказались верными, книга отвлекла меня от настораживающей беседы, которой я не слышал. Во-первых, там было оглавление, с названиями глав вроде «Америка: сила добра», или «Кулак власти, рука дружбы», или «Свободе стены не помеха», или «Ислам: преданный союзник в борьбе с коммунизмом». Английский акцент Хедда звучал у меня в ушах с нашей единственной с ним встречи, когда Генерал затащил меня к нему в надежде, что привлечет его на свою сторону и тот поможет Генералу отвоевать нашу родину. Хедд, великий ученый муж. Хедд, международный обозреватель. Хедд, друг мировых лидеров. Хедд, крупная рыба в мутных водах вашингтонского мозгового центра. И даже Хедд-рыцарь! В справке об авторе был указан титул – он сэр Ричард Хедд!
Я открыл последнюю страницу, потому что любил узнать, чем закончится триллер, перед тем как начать его читать, а книга Хедда явно принадлежала к этому столь презираемому всеми жанру. В основе захватывающей истории лежала великая борьба между коммунизмом и демократией, служившей просто-напросто эвфемизмом для капитализма. Как и во многих триллерах, тут не было никакой интриги, потому что хорошие ребята обычно никогда не проигрывают, даже если кого-нибудь из них и убьют по ходу сюжета. Тут мой взгляд упал на заключительные слова книги, и последнее предложение огрело меня по голове как бумерангом.
Азиаты считают человеческую жизнь ценной, но для уроженца Запада она бесценна.
Это же мои слова! Я сказал их Хедду в присутствии десятка свидетелей, от Генерала до Конгрессмена, и еще целого клана белых мужчин, разодетых во фраки и враки. Как эти слова тут очутились? Как оно часто бывает, во всем было виновато дешевое шампанское, которое даже шампанским не было, потому что его делали в Калифорнии. Хедд протянул мне бокал деклассированного американского пойла и сказал: надеюсь, вы не будете на меня в обиде, молодой человек, если я использую ваш изящный оборот в своей следующей книге. Вы меня осчастливите, ответил я. Конечно, я солгал, потому что меня много что могло осчастливить, но только не он, однако во мне говорила то ли азиатская непроницаемость, то ли простая вежливость. Но, как бы там ни было, мое согласие подразумевало, что если мои слова будут использованы, то только от моего имени. Однако вот они – превратились в слова сэра Ричарда Хедда, а от меня и следа не осталось. Моя беспомощная ярость – вот единственное оправдание тому, что я снова потянулся за лекарством, которое если и не улучшило мое самочувствие, то по крайней мере заглушило все чувства.
Когда я проснулся, солнце тыкалось в занавески, а во рту ощущался мясной привкус экзистенциального кризиса, щедро присоленный паникой. Едва я спустил ноги на ковер и попытался встать, как превратился в дезориентированного, пошатывающегося от головокружения азиата. На кухне был почти готов куний кофе, а из теткиного магнитофона доносилась совершенно неуместная песня Франсуазы Арди «Tous les garçons et les filles». (Должен признать, что Арди – явный симптом французской цивилизации.) Юристке достался почетный халат, который выдавали всем теткиным любовникам, а сама тетка, в тюрбане и шелковом пеньюаре, превращавших ее в парижскую куртизанку, нежилась на диване, дожидаясь, пока юристка сварит кофе, черный, как пустота у меня внутри.
Куний кофе? – переспросила юристка, прочитав этикетку.
Тетка, которая берегла этот кофе для «особых случаев», сказала: этот кофе для таких, как ты.
Красивая и неулыбчивая юристка наморщила нос, и в прежде темном кинозале моего сознания замелькали непрошеные кадры: тетка с юристкой, слившиеся в экстазе на кованой теткиной кровати. Мы сидели в креслах по бокам от дивана, на котором возлежала тетка, и за кофе с выпечкой обсуждали недавно виденные ими фильмы, возможность реставрации коммунизма и трудности, с которыми СССР столкнулся в Афганистане. Эти женщины были явно влюблены или по меньшей мере испытывали друг к другу сильное влечение. Я, конечно, радовался, что ППЦ и доктору Мао было далеко до красивой и неулыбчивой юристки. Но с другой стороны, они были