— Мы очень счастливы тем, что вы проявили понимание к нашим интересам, — поднялся рыжий. — Мы признательны вам за этот разговор и надеемся увидеться в ближайшее время, всего через месяц… или пять недель. Позвольте вас еще раз поблагодарить…
Капитан слова заплетать не стал, поднялся, протянул руку. Широкая ладонь, обветренная, с отчетливыми мозолями.
Джеймс молча посмотрел на протянутую через стол ладонь, и не пошевелился.
3.
Колокол вдалеке отбивает полдень. Полный и чистый звук, без надтреснутой хрипотцы. При литье больших колоколов самое главное — не переборщить с оловом. Если дать слишком много, не будет ни громкости, ни звонкости. А когда льют небольшие, напротив, на олово скупиться нельзя, иначе выйдет звук противный, дребезжащий и попросту визгливый, но чем больше олова, тем хрупче колокол. Зачем торговцу шелком знать, как отливают колокола? Низачем, просто услышал звон — и вспомнилось, когда с торговыми людьми беседуешь, особенно в дороге, чего только ни узнаешь.
В почтенном собрании купцов, которое никак себя не называет, ибо все эти штучки с названиями, эмблемами и девизами — для дворянских бездельников, а не для честных негоциантов, мэтр Эсташ самый молодой. Не последний человек в кругу, что собрался сейчас в приличном заведении, отмечать рождение первого внука у одного из купцов, но говорить первым — ему.
— У меня две новости. Одна паршивая, а другая куда хуже, — говорит мэтр Эсташ, глядя в стол. — С какой начинать?
Перед ним — замечательная утка, фаршированная тремя видами орехов. Обложена вареными овощами. Роскошное угощение, сочное, вкусное, но кусок в горло не лезет, да и доброе пиво, что тут подают — не пьется. Новости гораздо хуже, чем он сказал уважаемым товарищам.
Просто тех слов, что описали бы положение вещей точно, почтенные негоцианты не употребляют. В присутствии равных, по крайней мере. И на трезвую голову.
— Начинайте с паршивой, — говорит Франсуа Лешель, старшина шерстяного цеха.
— Паршивая проста. Два дня назад двое людей короля Тидрека посетили Джеймса Хейлза, графа Босуэлла, и предложили ему деньги и военную помощь в обмен на смерть папского представителя. Арелатские деньги и арелатских солдат. Очень много того и другого. Он согласился, конечно.
Почтенные негоцианты бледнеют с лица, давятся, кто чем. А я предупредил, хмуро думает Эсташ Готье, а вот что вы скажете, когда следующую услышите… я уж и не знаю. Но это — только когда спросят. Иначе подумают, что он взялся извести соратников.
За длинным столом, уставленным яствами, дюжина человек. Самые дельные люди Орлеана, умеющие думать дальше прилавка, выше навеса над прилавком. Все удачливы в торговых делах, все повидали мир. Понимают с полуслова, чем для них всех чревата затея равеннцев. Марсель будет взят, Арелат выйдет к морю, через год-другой захочет двигаться дальше, встрянет Толедо, проснутся неаполитанцы… будет не Средиземноморье, а бурлящая похлебка, в которую сунься — обожжешься, ни торговли, ни прибыли. Если корабль конфискуют на военные нужды, это еще полбеды. Убыток могут и возместить. Если захватят и корабль, и груз, идущий из Африки, с пряностями ли, с шелком, с черным деревом или слоновой костью, с кофе или с чаем, можно разориться. Если некому сбывать товар, любой, хоть из Африки, хоть из Гибернии — тем более.
Блестят латунные тарелки и соусники, играют глазурью пузатые супницы и горшки, пасут овечек благонравные пастушки на кружках. По краю скатерти скачут вышитые гладью олени, они же и на салфетках. Олени — зеленые, такая уж у трактира вывеска, хоть никто из посетителей до зеленых оленей, вроде, не допивался, ну, может, раньше, а нынче сюда ходят только солидные люди. Правильное место: и кормят вкусно, и шум из общего зала не доносится, никто посторонний не всунется. Раз-два в год здесь собираются орлеанские негоцианты, никого это не удивляет. Да и поводы самые настоящие.
— Если это — паршивая, то какая хуже? — Все тот же Франсуа. — Говорите уж.
И предусмотрительно положил двузубую вилку с уже насаженным куском карпа на тарелку. Не понравилось, видно, давиться предыдущим.
— Тот студент, — какой именно, все помнят по предыдущему собранию, — оказался никто иной, как сэр Кристофер Маллин. Кто-нибудь о таком слышал?
Большинство недоуменно переглядывается. Причины у недоумения — разные. Секретарь цеха печатников — старшина там слишком стар и немножко слишком привержен делам веры — морщится…
— Этот виршеплет? Ну книги хорошо идут, конечно… но что тут такого? А что рыцарь, так у них на островах даже стихами пробиться можно.
Нехорошо злорадствовать над почтенными собратьями, но очень хочется. Был бы он только виршеплет, да сколь угодно удачливый, какое было бы счастье…
— Вы, многоуважаемый ле Шапелье, не вполне понимаете… — вздыхает мэтр Эсташ. — Этот виршеплет, как вы изволите выражаться, вирши слагает на досуге. И право в нашем университете изучает на всякий случай. Третий год уже изучает. А знаете ли, почему он решил поучиться на континенте?
Нет, не знают, конечно. Знали бы — так поняли, чем вторая новость хуже первой.
— Видите ли, когда я только этого молодого… как выяснилось, не такого уж молодого, человека заметил, я подослал к нему одного моего родственника. Он в Падую ездил, италийскому счету учиться, но его там не только этому научили. Хороший глаз и умение рисовать торговцу шелком никогда еще не вредили. Он на студента Мерлина посмотрел — и сделал несколько набросков. Я разослал их кое-каким своим знакомым, бывавшим на островах или торгующим с Лондинумом прямо. Трое ответили, что не знают такого. Двое написали, что человек на портрете похож на сэра Кристофера Маллина, знаменитого драматурга, хотя цвет волос не тот и еще пара мелочей отличается. Еще двое промолчали. Один передал с оказией на словах, что не знает этого человека и мне советует его не знать ни при каких обстоятельствах. А девятый рассказал мне несколько историй…
Торговец шелком переводит дыхание, поднимает тяжелую фаянсовую кружку с пивом. Хорошее все-таки пиво: полупрозрачное, яркое как морской камень янтарь, что добывают в Балтии.
— Случилось так, что одному важному лицу в Лондинуме потребовалась подпись на документе. А поставить ее лично нужный человек никак не мог, потому что за две недели до того утонул в реке. Воспользоваться же услугами обычных своих поставщиков, а они, конечно, были, важное лицо не могло, поскольку не без оснований подозревало, что об этих лицах и их занятиях довольно много известно городской страже.
Слушатели кивают. Знают, так издалека мэтр Эсташ начал не зря. И уже поняли, что важное лицо было важным на оборотной стороне Лондинума, а не на лицевой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});