командир?
— Не успел еще, все воюем…
— Я тоже не успел… В отпуск собрался… Свадьбу играть дома. А ночью подняли по тревоге… По вашей просьбе… На помощь… — Рассказывал с придыханием лейтенант. — Невесту Таней зовут. Она у меня добрая. Лицо смешливое, в веснушках… А глаза синие с отливом… Глянешь в них — на душе радость…
Веки прикрыл, устал, лежит тихо, Таню свою вспоминает.
Я хотел встать потихонечку, огонь убавить в керосиновой лампе… А он снова заговорил.
— Не уходи, посиди рядом, — просит лейтенант. — Скоро снег растает, потеплеет… Сеять надо… Вы, пожалуйста, быстрее кончайте свою контру. А тогда ко мне в Орел, в гости… Испечет мама пирог. Угостит молочком топленым с пеночкой зажаристой… Только адрес запомни. Обязательно…
…Я запомнил твой адрес, Ваня. На всю жизнь. Не раз брался за ручку, чтобы написать письмо родным и не мог. Мы все же поймали Али Шаха, разгромили его банду. Скоро очистим всю нашу землю от этой нечисти… Скоро! И тогда я обязательно приеду в Орел, Московская улица, дом 114.
Приеду, чтобы низко поклониться твоим степным полям, отцу с матерью, твоей Тане…
А в кишлак этот, что под небесами, я еще вернусь, не один, с воспитанником нашего отряда, со смелым разведчиком Махаммадом… Мы придем, чтобы помочь построить новым жителям кишлака для детишек школу… Школу имени советского лейтенанта Ивана Петрова.
ГЛАВА XXXVI
Доколе нам к этому миру стремиться, от страсти дрожа?
Доколь разъедать нашу душу и тело он будет, как ржа?
Коль долю твою увеличить не могут усилья твои,
Не лучше ль избрать своей долей сидение руки сложа?
Сана’и Абулмаджд Махмуд ибн Адам
В ту ночь я так и не осмелился рассказать Ахмаду о встрече с Джамилей. По сей день не могу объяснить причину, почему я скрыл от самого близкого друга все, что произошло у меня с Джамилей. Может, потому, что сам Ахмад был не совсем равнодушным к девушке. По крайней мере мне так казалось. А может, последовал древней афганской пословице: лучше отрезать собственный язык, чем поведать третьему об измене любимой женщины. Я умолчал о Джамиле, а он, оказывается, знал о нашей встрече… но мне ни слова… Не в характере Ахмада было заглядывать через дувал на чужой двор. Любил не раз повторять, что для ран сердечных есть одно доброе лекарство — время. Но не этой мудростью руководствовался он при нашем свидании тогда в отеле.
Он знал о Джамиле такое, что боялся произнести вслух. Наверное, в душе был очень благодарен мне, что я не вспомнил ее имя… Иначе надо было рассказать всю правду… А он щадил меня, берег как друга и боевого товарища перед заключительной операцией «Икс-81»… Лучше сказать все сразу потом, когда сладится дело, когда будет выполнена поставленная перед нами задача.
* * *
Она не удивилась звонку Ахмада. Такое нынче время, афганцы в эмиграции быстро вспоминают всех своих знакомых, ближних и дальних родственников, кто может помочь бедному человеку на чужбине.
— Приятно слышать твой голос, Ахмад, — отвечала Джамиля по телефону. — Хотел бы повидаться со мной? Я буду рада встрече со старым другом. Где?.. — Она призадумалась только на одно мгновение и тут же дала ответ. — Прокатимся на моем катере… Жду у причала номер пять.
Несется по голубой глади залива легкий, как птица, быстроходный катер. За рулем Джамиля… Ахмад смотрит на нее и не узнает былой красавицы. Джамиля поблекла, и никакие модные кремы и маски не могут вернуть ее лицу прежнюю свежесть юности. Глаза спокойные, без единой искры жизни, ко всему равнодушные. И к бешеной скорости, и к россыпи серебристых брызг от разрезаемой волны стальным носом белого катера. Она старалась казаться веселой, но улыбка у нее получалась натянутой и неестественной.
— Ну как ты живешь, Джамиля? — спрашивает ее Ахмад.
— Живу… — неопределенно отвечает она.
— Ну, а все же?
— Лучше расскажи о себе, Ахмад, — просит она.
— Что ж, я не жалуюсь на свою судьбу. Живу хорошо, честно служу партии.
— Это как прикажешь тебя понимать? Как же ты служишь партии, если ты сейчас в Пакистане? — допытывалась Джамиля.
— У меня была и остается одна партия — Народно-демократическая партия Афганистана. И от ее имени я пришел к тебе за помощью.
Джамиля руль катера из рук выпустила, смотрит на разведчика с удивлением, пытается понять, шутит он или нет.
— А ты не боишься, что я заявлю о тебе местным властям?
— Ты этого не сделаешь, — уверенно заявляет Ахмад.
— Да почему же? — удивляется Джамиля. — Я же вышла из НДПА.
— Совесть тебе не позволит… Да, ты оставила ряды нашей партии. Сошла в сторону с трудной тропы. Это слабость, но не предательство. Ты не подняла руки на свою родину. Мы продолжаем верить тебе, Джамиля.
— Кто это мы?
— Твои друзья, твой народ…
Рука ее машинально потянулась к щитку управления. Она слегка повернула ключ, выключила зажигание, откинулась на спинку кресла, запрокинула голову к синему небу и замерла, как завороженная. Катер какое-то время все еще двигался по инерции, но вот кончились его силы, стал беспомощным, неуправляемым, подставляя свои борта легкой волне.
Ахмад старался не смотреть на Джамилю, перегнулся через борт, курит молчаливо. Ахмад ждет, что скажет она в ответ на его слова. Внешне, со стороны, он казался абсолютно спокойным человеком, которого сейчас больше интересуют водоросли в светлой воде, чем ответ Джамили. Только частое машинальное разглаживание усов выдавало его волнение… Ахмад ждал, надеялся. Он вопреки очевидным фактам продолжал верить Джамиле, как товарищу по борьбе. А вот его друзья по разведке о ней были другого мнения.
— Женщина эта коварная и опасная. Ради личного благополучия она порывает с партией, меняет революционную борьбу на сытость и роскошь в семейном кругу. От нее помощи ждать, что от козла молока, — утверждал на оперативном совещании у генерала полковник Ясан Сахеб.
— Она предатель в большом и малом, в общественном и личном, — дополняет нелестную характеристику бедной женщины другой коллега. — Из-за нее Салех попадает в тюрьму. Он верит, что Джамиля его любит, Джамиля его ждет… А ее след простыл, не стала ждать, когда его выпустят на свободу. Нет, доверия не внушает, может завалить всю операцию.
У подполковника свое, особое мнение… Он лучше всех из присутствующих знает Джамилю.
— Это была смелая подпольщица, страстный пропагандист, — говорит Ахмад вопреки мнению своих товарищей. — А вспомните, как сломя голову в апрельские дни