тройки с минусом он за сей опус не поставит.
— Может ли автор сводить счеты с Пасковым из-за Басаревой?
— Выбросьте это из головы. Пусть парнишке не повезло в любви, пусть его обделили большим талантом, пусть у него нет четкого алиби, но в душе он поэт. Человек, взошедший на Парнас или хоть приблизившийся к нему, не способен на преступление. Гений и злодейство несовместимы. Вывод: поклонники Басаревой объективно непригодны для совершения преступления такого характера.
6.2. Тимофеев. Мотивы родного дяди пострадавшей серьезнее, чем у других. Алиби: в момент происшествия находился на наряде у директора комбината.
7. Пасков — Францалийский. Телефонистка коммутатора комбината обратилась с заявлением. Она соединяла молодого инженера с его шефом, причем парень с первых же минут обозвал своего начальника такими словами, что девчушка не устояла перед искушением подслушать весь разговор, точнее, свару. Пасков обзывал Францалийского «вонючей гнидой», «выродком», «нравственным троглодитом»… Кончив, Пасков «шарахнул трубку на рычаг». (В случае необходимости проверить, у какого из внутренних телефонов повреждена коробка.)
Объяснение состоялось предположительно за пятнадцать-двадцать минут до происшествия. Это характеризует в определенной степени душевное состояние самоубийцы.
…Парень-парень… Наверняка он растаял еще в воздухе…
(Сверить показания телефонистки и Францалийского. Оформить дело Басаревой — Паскова для сдачи в архив.)
7.1. Францалийский. Свидетель явился добровольно.
…Такие субчики, как он, чуют, когда паленым пахнет, сразу проявил гражданскую сознательность…
Вопрос: был ли осужден, если да, где, когда, по каким статьям, где отбывал наказание.
…И глазом не моргнул! Выставил вперед плоскую, как рожок для обуви, бороденку цвета сопревшей соломы и отчитал, как пономарь, все свои статьи…
Свидетель уверяет, что смерть Р. Паскова наступила в результате самоубийства.
…Вот сволочь: «Хотя о покойниках плохо говорить не принято, считаю своим долгом содействовать выявлению истины». Как тут не посетовать на службу: сиди выслушивай негодяя и слова не скажи — в разговоре по телефону он был стороной потерпевшей… Умеет волк овцой нарядиться. Ничего, ты у меня ответишь по закону за сверхнормативные запасы оборудования, голуба, вот так. Подписал протокол, напялил свою кожаную кепчонку, шарфик у него, вишь ты, в клеточку. Еще и рассыпался в уверениях о своем нижайшем почтении…
…Время в городке тянется для меня как для осужденного перед казнью. Ковачева видел, все кормит голубей. Но явно без удовольствия: любимая-то голубица его ослепла окончательно, операцию делал приезжий профессор, коллега Сарандева, но эффект нулевой. Смерть Румена, считай, месяц скрывали от девушки, он, мол, в заграничной командировке. Раскололся Тимофеев, слеза пошла из него, как из дождевальной установки. Надо записать: Ковачев советует почитать У. Шекспира «Ромео и Джульетта» (трагедия). Сказал, что им судьба подстраивает козни, а любовь слишком чиста и потому обречена на гибель у гробовых дверей, это, мол, неизбежно в Чуке. Старику есть время читать, а тут текучка: новые дела, обвинительные заключения…
…И снова всплыло дело Басаревой — Паскова. Является ко мне в кабинет как ясно солнышко Севда, свидетельница, проходившая по делу. И давай драму разыгрывать (это я сначала так подумал): всхлипы, грим течет и т. д.
В общем, Зоя решила сходить на могилу жениха. Умолила Севду проводить ее. Подружка соврала родителям слепой, что они идут подышать свежим воздухом. А надвигалась гроза… Что их понесло в такую погоду, да еще и за город?..
Добрались все-таки до кладбища. Хлынул ледяной дождь.
…Ну удумали, ноябрь на дворе…
Град лупил по памятникам, в сумраке как фосфорный светился. А спрятаться некуда. Зоя все падала на колени перед могилой Румена. Севда пыталась отвести девушку под каштан, обе были легко одеты — одна в пальтеце, другая в плащике. Слепая выла, губы распухли от плача. Севда посчитала, что как старшая и более сильная вправе попытаться силой отвести подругу на сухое место. И тут Басарева так ее отшвырнула, что та отлетела на металлическую ограду соседнего памятника.
— Вот они, синяки, ходи теперь с ними! А что потом началось! Самое ужасное! Как вспомню… Пальто с себя рвет, прямо кусочками, кусочками, волосы выдирает клочьями. Вой стоит, как будто самодива из лесу вырвалась. Час целый, бр-р. Она буйствует, а я кулак закусила, дрожу, и, как на грех, ни души, ни кладбищенских сторожей, ни прохожего. Дернулась на окраину бежать, там точно людей найдешь, а потом думаю: как же Зойку одну оставишь? До ближних домов не меньше километра. Ой, а она все мечется среди могил. То земли схватит полную пригоршню, к груди прижмет, то руки к лицу, грязь течет. И песок, песок на зубах скрипит…
…Ну пошли страсти-мордасти! Хотя, видно, девушка эта с характером, точно…
— Зоя как только присела, я к ней, кое-как одела, она почти нагишом, вся в каплях дождя, как ртутью покрытая, ужас! Представляете, выходим на дорогу, и такси!.. А утром у нее пневмония. Я — «скорую», дождалась врача. Рецепт у него из-под руки вырвала и в аптеку, а Зоечка чувствует, что я еще не ушла, и мы одни с ней в комнате, подозвала меня, говорит: «Что врач прописал? Лучше бы ты мне из своей лаборатории принесла чего-нибудь посильнее, и у всех забот поубавится». Представляете, какая она?! Ой, это карма, точно, она в нирвану хочет уйти.
…Взял я это на заметку. Ан нет, кармы ваши — это после смерти, а жизнь сильнее, молодое тело крепкое, поборет все недуги, вот так. Ковачев примерно сказал то же. Родичи хотели ее отвезти в другой округ, там тетка какая-то ее, больно боевая, бралась выбить Зое дурь из головы. Несчастная девушка отказалась. Чудно, но ее дядя поддержал — Чука, говорит, лучший лекарь, да и время работает на нас…
Ох, ошиблись мы, старые дураки. Зоя все ж раздобыла через два месяца, что хотела…
Скончалась она тихо, в местной больнице…
Соревнование самопожертвования — она и Румен. В мыслях я уже не могу отделить их друг от друга. И Ковачев не может.
В деле подшито предсмертное письмо. Сплошь каракули, слова с листка убегают, о смысле только гадать остается. В последние свои минуты она просила об одном: похоронить ее в пустом гробу Румена.
Пасковы дали официальное согласие.
Так завершилась эта печальнейшая история.
Как Ковачев рассказывал? В древности строители, вроде для того чтобы дело их пережило века, замуровывали в фундамент самую красивую девушку или юного героя. В нашу стройку Зоя и Румен вложили душу. А то все «внесем свой вклад»… Проценты, кубометры, километры… Теперь у Чуки есть своя легенда, свой завет для потомков, вот так.
Перевела Марина Шилина.
Димитр Живков
ЖЕЛТЫЙ ШЕЗЛОНГ