понимает, в каком положении мы оказались и что причина тому – он один. Думаю, поэтому он и прячется в своих покоях – ему страшно принять решение уйти.
– Слышать не хочу!
– Ты хотела пойти к нему? Тогда иди. Уговори его покинуть наши земли. Мы дадим ему столько денег, что он сможет жить, как принц, до конца своих дней, только пусть уйдёт. Это будет правильное решение. К сожалению, это всё, что мы можем для него сделать. Даже если мы примкнём к новому королю, даже если король возьмёт его под свою защиту, для чтящих Осе и тавромахию Роланд всё равно останется позорным пятном, и он не сможет жить в этом мире. Иди к нему. Уговори его. Хотя бы раз в жизни он должен повести себя как мужчина.
Глава 17 Смирение, Послушание, Воздержание, Служение!
Недостроенная кирха у моста королевы Сегюр была на порядок больше какого-либо другого храма Единого Бога, который можно было повстречать на землях Ангенора. По скромным подсчётам зодчего, под её сводчатыми потолками, которые удерживались колоннами на высоте более трёх десятков метров над полом без учёта высоты шестидесятиметровой колокольни, могло уместиться около шести тысяч человек – в десятки раз больше, чем мог принять в себя любой другой храм, если не считать таковым площадь Агерат.
Альфред и раньше бывал в новенькой кирхе, но сегодня рабочие впервые сняли с внутреннего убранства защитные полотна и разобрали строительные лестницы, из-за чего помещение преобразилось до неузнаваемости, будто из чулана с нагромождением различного хлама оно вдруг превратилось в переливающийся, как морское дно, дворец самоцветов.
С любопытством жителя глубинки послушник заглядывал внутрь святилища сквозь щель в приоткрытой двери и наблюдал за прелатом, который готовился к первой в Паденброге проповеди, и рабочими, убирающими неотёсанные доски. Освобождённое от строительных приспособлений и лесов, внутреннее помещение дарило ощущение невыразимого достоинства и производило даже на уже привыкшего к масштабам Туренсворда Альфреда поистине грандиозное впечатление. Просторное, облицованное серыми мраморными плитами помещение делили на центральный проход и нефы ярусные колонны из травертинового камня из каменоломен близ Перевёртышей, которые ветвились узорчатыми нервюрами в самом верху и держали чёрный потолок, тихо мерцающий вкраплениями слюды, как звёздное небо.
По замыслу короля Осе, как с месяц назад Альфред услышал на кухне, полы должны были выложить кантамбрийскими изразцами, но после падения дома Монтонари новый король распорядился заменить мозаику на каменные плиты из того же травертинового камня и не разрешил леди Улиссе разделить им пол на зоны, что подразумевало выложить более дорогой породой центральный проход, по которому к алтарной части проходили бы господа из высшей прослойки общества, в то время как боковые проходы и нефы были бы выложены камнями подешевле, потому что, по её разумению, предназначались для прихожан из сословий пониже.
Вдоль алтаря на ступенчатой площадке уже стояли отмытые от пепла и сажи, но всё ещё покрытые тканью привезённые кирасирами мироточащие статуи святых из Монастыря-на-Руне, у ног которых рабочие устанавливали широкие серебряные чаши для подношений и золотые алавастры. У каждой из статуй располагались и семисвечники, украшенные по диаметру альмандинами и алмазами, а возле них стояли аккуратные дискосы для подаяний в виде монет.
Свечных люстр, привычного атрибута для кирх, предусмотрено не было – роль освещения выполняло солнце, яркий свет которого должен был проходить внутрь сквозь стены, выложенные от фундамента до самого искрящегося потолка полосами разноцветного витражного стекла, разделённого узкими контрфорсами. Как раз накануне рабочие сняли внешние леса, и теперь, пусть и приглушённый внезапно затянувшими небо тучами, солнечный свет струился внутрь кирхи сквозь разноцветные стёкла, рождая внутри удивительные разномастные переливы.
Когда солнце появлялось над горизонтом, восточная стена кирхи вспыхивала огромными разноцветными стеклянными полотнами, на которых святой Нимилий сходил с крошечной лодки на берег Валевора, держа в руках цветок чистотела, и люди перед ним падали ниц, бросая в воду изображения деревянных идолов. Когда солнце близилось к зениту, изображение Великого прибытия приглушалось и уступало место центральной южной стене, где Нимилий совершал чудеса: клал длань на лоб глухому старцу Подесту и возвращал ему слух; давал испить воды слепому сыну его Иллею, вернув ему зрение; находил воду среди мёртвой пустыни чёрного песка близ Голой башни; усмирял пламя, пожирающее Одинокую твердыню. Третья стена на западе загоралась после полудня и живописала о гонении Нимилия с земли Валевора богиней-блудницей Малам, в чертах которой без особого труда и воображения угадывался лик Чарны. А четвёртая, выложенная самыми мрачными красками над северным входом, стена показывала тело истерзанного богиней старца с вырванным сердцем, которого Мать Скорби бросала в воды Мёртвого пролива.
По слухам, которые блуждали по Туренсворду, четвёртую стену должны были украшать куда более жизнеутверждающие картины событий из жизни святого, где он оживлял удушённого матерью младенца и изгонял проказу из нищих, но, едва переступив порог Туренсворда, бабушка короля потребовала у архитектора переделать чертежи и изменить витражи на те, что одобрила она сама.
Корвен, поддерживаемый сэром Виллемом и королевой Иммеле, осмелился вступить со старшей леди Адельхейда в откровенный конфликт и высказать своё мнение королю – слишком жестокой получилась картина смерти святого Нимилия, над которым глумилась кровожадная богиня, а потому желание леди Улиссы видеть сию картину в кирхе может быть воспринято в штыки приверженцами веры в богов Норинат и привести к некоторого рода трениям среди народа. Но его доводы оставили без внимания.
Также поговаривали, что камергер и сэр Виллем, в котором он и здесь обрёл единомышленника, выразили свои опасения, связанные с тем, насколько сильно ускорился темп строительства кирхи. Если пару месяцев назад датой окончания работ называлась следующая зима, то сейчас храм уже оказался практически готов. Спешка была настолько головокружительной, что вызывала у приближённых к королю массу смешанных чувств. Ведь, как показывала история возведения первого балкона, ведущего из тронного зала, ещё в начале становления династии Роксбургов скорость была уместна лишь среди воинов, гонцов и колесничих, но ей никак не было места в строительстве, где важнее были внимательность и надёжность исполнения сложных конструкций, что король Дитман I, в насмешку прозванный Зодчим, понял лишь тогда, когда новый балкон, сооружённый всего за неделю, обвалился, погребя под собой его любимую супругу.
Впрочем, ответ на вопрос, к чему такая торопливость, нашёлся очень скоро, когда Улисса Абертон объявила, что её внук примет корону только в новой кирхе, а никак не в тесной часовне Туренсворда, где церемонию предполагалось провести изначально, потому что, цитируя её: «Не пристало истинному королю и единственно угодному Богу наследнику своего отца принимать титул на месте, куда ступала нога нечестивой еретички, к тому же в неподобающе крохотном, как чулан для угольного совка», чем ещё более утвердила придворных во мнении, что разум старухи одолел маразм с примесью безумия. Что именно задевало нежную душевную струну бабушки короля в погоне за вожделенной церемонией коронации – скромные размеры часовни или факт, что её посещали королева Суаве и принцесса Вечера, – история умалчивала, да и сами скептически настроенные Корвен, сэр Виллем и королева Иммеле не испытывали особого желания это узнавать. Сама же старшая леди Аранских холмов в свою очередь предпочитала опускать тот факт, что в своё время её родная дочь родила от такого же богомерзкого еретика, алкоголика, да ещё к тому же по факту двоежёнца.
И пока погрязшее в скверне помещение нуждалось в очистительных молитвах монсеньора и держалось закрытым на амбарный замок, все религиозные церемонии осуществлялись на ступенях недостроенной кирхи, сам камень площади у которой, по заверению отца Буккапекки и его подхалима Ипатия, уже был освящён взором горящего в небе Единого Бога и богоугоден, в отличие от замковой часовни, спрятанной