Читать интересную книгу Коммунист во Христе - Павел Кочурин

Дом Грибковых стоял много лет заколоченным. Дедушка Данило хотел его отку-пить для колхоза. Но хозяин не продавал. Приедет, поглядит, что тут за жизнь и опять уезжает. Старший сын его и дочь осели в Сибири, в городе, который строили. А сам Васи-лий Грибков после долгих мытарств на чужбине, вернулся домой с женой и младшим сы-ном.

Ивану хотелось закончить за лето переустройство молочного комплекса. Василий Грибков побывал в колхозах Московской области. И сложил свой план, что и как надо де-лать.

Бригадир Семенов сидел за рулем "Уазика". Примолк, не слыша ответов на свои скабрезные высказы. Иван вжался в клеенчатую обшивку заднего сидения. Вольно было думать. О Горяшине вспомнил, когда очутились на станции, возле сваленной в грязь но-вой техники. О бумагах тоже забыл, не заметил, как проехали райцентр. Мысли о деде Галибихине. Вот и ушел страждущий из этой жизни. Большой, огромный по духу человек. Только такие и могут одолеть окаянство… Но все ли сделал, что умел, и что дано было ему сделать?.. При кузнецах Галибихиных, их трудом и уменьем, должна была возродить-ся ладная мастерская. Даже заводик по ремонту всяческой техники… Не та ли участь, что постигла Галибихиных, ждет и его, Ивана, колхозного инженера?.. Но, ведь то, чего ты не сумеешь теперь сделать, станет мучить других, как мучает тебя не сделанное дедом Гали-бихиным. Это вечный упрек потомков. Они страдают по вине своих дедов и прадедов, не сумевших одолеть иго нелада в своей жизни. Тебе тоже в обессиленье оставил свою боль дедушка Данило. Что-то оставит и отец. И это терзает, как будет терзать кого-то за твою вольную или невольную вину. Значит?! Вот на этом "Значит" мы все и умолкаем, и ждем вяло изжития нелада, угнетенные мелкой корыстью и еретическим словом. Несовершен-ство каждого из нас и накапливает общую кучу беды. Мы не осознаем себя причастными к судьбе будущих поколений. Забота одна: паши землю, и все тут… Но вселенский ражим учитывает голоса и поступки каждого. И терпит, в ожидании оборения зла Добром. Мо-жет вот Гуровы, сами того не осознавая, подтачивают и подрывают наше недоброе бытие. И близят его к крушению. А ты прячешься за Гуровых. И не в праве сказать, что душа твоя чиста и сам в чести… И в чести крестьянин кормилец?.. Об этом и спрашивает немо каждый себя, осознанно и неосознанно. Непротивление злу злом. Но одоление зла разу-мом в труде — вот что проповедовал дедушка Данило, проповедуете сегодня Старик Со-колов, а также и отец. Да и Миша Качагарин, и Василий Грибков, и Тарапуня вот. Каждый по-раќзному своим делом по-своему. И это копит Добро, как разумом в терпеќнии копит свой опыт мастер.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Длиться дано только Началу

1

Дмитрий Данилович не закончил вчера боронование Данилоќва поля. Оставалось пройти три захода от речки Гороховки. Отложил на утро. Не сразу семена подвезут, а се-яльщиками наладят кого-нибудь из женщин. У каждой свое хозяйство. Печку истопить, скотину какую ни на есть надо обрядить. Все во всем ты от кого-то зависишь. Порой и от нерадения, от каприза.

С краю от кустов за ночь не совсем еще просохло. Недоборонив, отцепил боќроны, после обеда можно обернуться. Присел перекурить, размечтался, притих. Как и от чего такое случается, что надо больше думать не о деле, а о том, как обойти то, что мешает твоему делу. Или уж совсем ни о чем не думать, убивать в себе крестьянина.

"Беларусь" выскочила из-за густого ивняка, заслонявшего мосток чеќрез Гороховку. Трактор с двумя сеялками вел Колотин. Следом показаќлась машина с семенами и бензоза-правщик. В кабине трактора сидел Старик Соколов, а в машине Шурка, внук деда Галиби-хина. Дмитрий Даќнилович обрадовался им. Было такое тайное желание, чтобы Яков Фи-липпович был на севе. Так вышло, что это совпадало с желанием и Якоќва Филипповича, и он попросил оомича, бригадира, чтобы послал его к Данилычу на новое поле. А Шурка Галибихин как бы заменял своего деќда. Такие мысли и проскользнули у Дмитрия Данило-вича.

Семена привез Степан Гарусков, по прозвищу Шатун. Вселили его в новый дом, присмирел, остепенился. А то все было не по нем, любая работа худая. Появление Гару-скова заставило вспомнить последнюю встќречу Дмитрия Даниловича с Глебом Федосее-вичем. Гарусков возвращался из сельмага с бутылками в карманах штанов, прижимая их ладонями, шел по команде "смирно". Так уж вошло в привычку — все прятать и от всего прятаться. Дед Галибихин поднимался в горку навстречу. Поздоровался, рассмеялся стар-ческим писклявым смешком, спросил: " Неужто, Степан, тебе, шельмецу, Софья дала. Мне так днясь, каналья, отказала. Не положено, говорит, в весеннюю посевную зельем торговать". Степан огрызнулся: "Чего дала", — прошел мимо. Глеб Федосеич вдогонку хо-хотнул: "Не украл вроде, а прячет вот". Дмитрий Даќнилович шел позади. У крыльца мага-зина дед остановился пеќредохнуть.

— Здорово, Данилыч, опять вот свиделись. За хлебом иду, куриц наќдобно подкор-мить.

Ждал Глеб Федосеич, что кончина может в любую минуту настать, и радовался каждой встрече с человеком.

Сегодня, несмотря на рань, по дороге в поле, Дмитрий Данилович заќ вернул к Га-либихиным. Калитка была приоткрыта. Рано бы для выхода кого-то из дому. Вошел в из-бу. От порога услышал распевное чтение канона по усопшему. Бдел старец дьяк Акин-дий. Сидел за маленьким стоќликом при свечах перед ликом преставившегося.

— По полунощи и отошел в мир Божий, страдалец и страснотерпец, — сказал Акин-дий, дочитав слог. — Смертушка сказалась праведнику праќвославному, так и приготовился. Встретил ее не устрашась. Неминуема она, так и надо с ней по чести.

Горели лампады и свечи перед образами в углу, прятанными до такой вот поры. Лицо покойного было легким. Щеки, лоб ровно мукой посыпаќны. Руки восковые, с тонкой пергаментной кожей, скрещены на груди, паќльцы сложены для вечного креста.

Надо было сразу и придти, как сказал Иван вчера, попенял себе Дмиќтрий Данило-вич.

— Прости, Глеб Федосеевич, не успел твое благословение вживе услыќшать. Память тебе вечная, спи спокойно, — прошептал про себя.

Акиндий что-то еще говорил. Дмитрий Данилович тихо вышел, так никого и не увидев из домашних. А тут вот, при виде Шурки, вспомнились слова дьяка Акиндия: "И уносим свое житие с собой, не поведанным до донышка ближнему. Вроде уж и не стало кому поведать. Не принимается твое сущее с прахом исходит. А душе-то куда деться. Вот она и мается, ищет себе приемника и вещает о себе скорбью". Это была печаль уходящего об оставшихся. И Дмитрию Даниловичу подумалось что вот уже и забывно то, чем был славен и богат галибихинский род. И эта забывность не принимается за грех незамолимый оставшимися на земле. И отцов уже мы не чтим. В том, может, и причина всех наших неќдугов. И не оборотиться ли наша беззаботная забывчивость добродетеќлей праотцов в но-вый сгусток темных сил. И появится где-то еще другой Татаров бугор или иное что. И начнут выказывать нам еще худшие беды через обесовленных демиургенов.

— Дед-то умер, — сказал зачем-то Дмитрий Данилович Шурке, когда он подошел к сеялкам.

Гарусков разгрузился и тут же уехал. Старик Соколов молчал, тольќко скорбно склонил голову.

— Ночью умер, — помедлив, ответил Шурка. — Все бродил по дому, прибирался, ров-но чего искал потерянное. Потом лег на лавку, иконы велел выставить в красный угол. Ни чего-нибудь, а солому подстелил, заранее ее приготовил. Сожмете, сказал, потому в печке, из дому ее не велел выносить… Мы думали это он так, а он послал за Акиндием и стал умирать. Особороваться захотел. Гроб свой с подволоки велел достать. Сам его делал.

Было что-то "непривычное в Шуркином рассказе. Но и смысл глубокий; приготов-ление человека к своему уходу. Вроде в дальнюю дорогу сбор, но уже без возврата. Мо-жет, и оттого было душевное облегчение, что место клятое, Татаров бугор, было очище-но от бесовства. Тут и его, праведника, какой-то недуг берегся. Такая мысль не могла не придти

и Старику Соколову. Но как об этом говорить, и нужно ли. Но в молќчании нельзя было удержаться.

— Праведный был приснотерпец, — глядя в землю, роняя в нее слова, ровно для взращения, изрек Яков Филиппович. — На долю не роптал, и кончину свою легко принял, уверовав, что корень галибихинский не исшел во прах… Тоже утром зашел. Вечером-то вчера простились в поќкаянии.

Все постояли молча. Усопший за свой век, как мог, и вспахал свою ниву, и убрал ее. Теперь живым свою держать. И беречь, чтобы внукам и правнукам в добре ее пере-дать. Только при передаче жизнь твоя не кончается.

Дмитрий Данилович попросил Серафима Колотина выехать с сеялками на край поля. Прицепили их, заправили семенами.

— Плуги подвезу с обеда, — сказал Колотин Дмитрию Даниловичу. — Раньше-то, по-ди, и не успеете засеяться.

— Да, где успеть, — ответил Дмитрий Данилович. — Торопливостью дело портить. А плуги подбрось, Серафим Алексеич, чтобы уж не ждать.