Читать интересную книгу Русский Рэмбо для бизнес-леди - Александр Звягинцев

– Куда едем-то? – спросил Лопа после получаса прыжков по лесным ухабам.

– В Киев, куда же еще, – ответил Скиф. – Машину нужно вернуть.

– Покойный Ворон за нее уже расплатился сполна с экологами, – сказал Лопа. – Я к чему разговор веду – девочка, получается, ничья.

– Как это ничья? – спросил Скиф.

– У кого она в паспорте записана? Ты, Луковкин Василий Петрович, по паспорту холостяк. Хохлы на любой границе тебя цапанут и спросят, чей ребенок и откуда… Мы с тобой еще не знаем, что за вертолет над нами пролетал. Так тебе и похищение собственной дочки пришьют. Ехать лучше в Белоруссию: здесь по лесу без погран-перехода и потом на вокзале или в поезде тебя никто про Нику не спросит.

– В Белоруссии у меня никого нет, – сказал Скиф.

– Делать там нечего – одна бульба, как в Брянске! – возмутился Засечный. – Я в Киеве гульнуть хочу. Все ж мать городов русских.

– Тебе дадут там прогуляться после того, как мы на той военной площадке наследили, – огрызнулся Лопа, не отрываясь взглядом от дороги.

– Ладно, поворачивай оглобли в Белоруссию, – согласился Скиф.

– А что ты с ребенком будешь делать? Не котенок все-таки.

– В школу отдам, портфель куплю, как все родители. Буду на классные собрания ходить.

– В Москве? Ты теперь после расправы с той троицей и недели там не продержишься.

– К тебе на Дон под защиту казаков отправлю.

– Казаки преданы и проданы, они себя отстоять не могут. Нужно отдать ее бабке в Москве или деду в Швейцарию.

– Я с ней теперь ни на день не расстанусь.

– Тогда жить тебе с ней и Аней только в Белоруссии. Тут русских в обиду не дадут. У тебя ее свидетельство о рождении с собой, что мать перед гибелью Ане передала?

– Спрашиваешь…

– Вот и все. Купи домик поскромней…

– Хочу на русскай тройка… Циган па-ет, – неожиданно для всех произнесла Ника.

Мужики в салоне разом повернулись к ней. Девочка, еще закутанная в одеяла, весело оглядывалась по сторонам. Потом что-то вспомнила, закрыла лицо руками, зашлась в безутешном плаче, бормоча сквозь всхлипы по-немецки:

– Фрау Марта… Фрау Марта…

– Да-а-а, – озабоченно протянул Лопа, останавливая машину. – Фрау Марте капут. Они, гады, ее, раздетую, на морозе в сарае к козлам привязали.

– Никушка, доченька, тебе уже легче? – привлек ее к себе Скиф.

– Гут, – ответила девочка и бойко посыпала по-немецки слабым голоском.

– Ника, а ты по-русски что-то понимаешь? Ну – мама, папа, люблю…

– В крас-най рупашоночке… Циган па-ет! – выдала Ника весь свой запас русских слов.

– Весело тебе придется, – отреагировал Засечный.

Когда ее напоили еще раз молоком и немножко подкормили, девочка разомлела и только жалась к Скифу, на которого была удивительно похожа.

Дальше по темной дороге ехали молча.

– Вот тебе и ответ, Скиф, – сказал Лопа, когда уже вел машину по белорусской земле. – Куда ты с безъязыкой иностранкой в России спрячешься? Только в Белоруссии или, как советовал Романов, в сибирской глухомани с ней место.

– Мы здесь, Аня там!.. А с Баксиком этим, которого Ворон пригрел, что будет? – зло ответил Скиф.

– Баксик пущай тебя не заботит, я его на Дон возьму. Казака сделаю. У меня двое – третий лишним не будет. А с Аней еще проще – женись, и все дела.

Засечный даже хохотнул от удовольствия.

Хитрый казак не зря распевал про прелести Белоруссии.

У него в Луннице жила замужняя сестра, с которой он не виделся уже лет десять. Ему, как и всем, хотелось повстречаться с родными людьми, выспаться, смыть грязь и отдохнуть в домашней обстановке.

О том, что его сестра работает в школе учителем немецкого языка, он сказал в самый последний момент.

Глава 37

Глухой промозглой ночью к одноэтажному ветхому зданию на задворках одной из больниц Житомира подъехала с приглушенными фарами иномарка. При ее приближении захлопали спросонья вороны на березах, а от стены отделилась высокая фигура человека. Он шагнул к вышедшему из иномарки Кострову и отрекомендовался: ; – Гнат Стецюк, товарищ генерал. Поступаю на десять дней в ваше подчинение.

– Про вас сказали, что вы – профессионал, а проворонили убийц, Стецюк, – вцепился в него Костров.

– Мы опоздали и потеряли трех преданных людей…

– Плевать мне на ваших "преданных"!.. Я потерял единственного сына.

– Соболезную…

– Кто?.. – отрывисто спросил Костров. – Опросили по деревням?

– Так точно. Четверо их было. Один – неустановленный пока донской казак, но трое, судя по описаниям, – Скиф с сербскими подельниками. Один – рыжий, со шрамом на лице. Лица другого не запомнили, но говорят: чахоточный, сильно кашлял…

– Чахоточный – монах Алексеев, – выдохнул Костров. – Он же сербский поручик Олекса – душегуб и международный преступник.

– "Феникс" готовил ликвидацию Скифа еще в Сербии, – напомнил Стецюк. – Акция тогда почему-то была отменена в последнюю минуту…

– Знали бы, где упасть, соломки бы подстелили, – ; оборвал Костров и кивнул на дверь морга. – Могу войти к сыну?

– Можете. Милиционер и сторож морга после двух бутылок водки с клофелином до утра будут спать как убитые.

В убогой покойницкой Костров уронил на пол пальто со шляпой и походкой лунатика подошел к лежащему на скамье мертвому Тото. Дрожащей рукой откинул окровавленную простыню с его лица и, всмотревшись в искаженные смертью черты сына, простонал:

– Тотоша-а-а.1!! Мальчи-и-ик мо-о-ой!!! Сыночкаа-а, мо-о-ой еди-й-инстве-е-енный!!!

Упав на колени, он бессильно уронил седую плешивую голову на холодное тело покойника. Спина его содрогнулась от безутешных рыданий.

До Гната Стецюка, оставшегося на улице, долетел из окон морга тоскливый и протяжный вой. Испуганные этим воем вороны с заполошным шумом снялись со, своих гнезд на березах и с тревожным карканьем закружились в ночном небе над убогой обителью смерти.

А вой из окон все рвался и рвался, и Гнату казалось, что не человек это воет таким воем, а смертельно раненное животное.

Так в Афгане заходился туркменский волкодав над трупом старика – погонщика верблюдов, которого ему пришлось пристрелить, потому что тот слишком интересовался грузом в тюках, и еще пришло ему в голову: тот груз чаре предназначался на границе тоже какому-то Кострову… Может, однофамильцы, а может… "Стоп, стоп!.. Даже большую нужду не ходи справлять на минное поле", – вспомнил Гнат старое солдатское правило.

А вой из окон морга уже перешел в надсадный захлебывающийся крик.

Гнату не было жалко этого кричащего над телом сына человека. Он считал все эмоции непозволительной роскошью в своей профессии ликвидатора, хотя его больше устраивало ее жаргонное название – чистильщик.

"Я вычищаю без пощады тех, кто противостоит единству, и считаю это смыслом моей жизни, – размышлял Гнат. – Но теперь я должен выполнить задание, которое перечеркнет этот смысл и всю мою жизнь… Какое мне дело до воплей этого генерала над трупом сына-бандита?.," – без злости думал он.

Когда крик стал постепенно стихать, Гнат вошел в дверь.

Костров сидел на полу и, подвывая, как пес, с нежностью гладил руки и голову сына. От раны на голове Тото одна его рука была в крови.

– Выгрите руку, – протянул Гнат платок.

Костров со злобой посмотрел на платок.

– Кровь смывается кровью! – давясь слезами, выкрикнул он – Око за око!..

Гнат открыл висевшую у него на плече черную дорожную сумку.

– Костюм вашего сына, – сказал он. – Его нашли в джипе в стогу сена, в трех километрах от ракетной шахты. Надо обрядить покойника.

– Да, да, – поднялся с пола Костров. – Я хочу одеть своего мальчика . Да, да, я сам. Я всегда сам одевал его в детский садик, в школу.

– Я помогу вам.

– Не прикасайся к нему! Я сам, сам, только сам!

Гнат кивнул и отошел к окну.

Через раскрытую дверь в комнату, уставленную бутылями с формалином, были видны спящие за столом старик сторож и милицейский сержант, приставленный к охране криминального трупа. Сержант внезапно зашевелился и попытался было подняться со стула.

Гнат направил на него пистолет с глушителем. Но сержант, пробормотав что-то нечленораздельное, сполз на пол и захрапел богатырским храпом.

К удивлению Гната, Костров, протерев мокрым полотенцем тело сына, быстро облачил покойника в костюм и даже приладил на его шее галстук-бабочку.

"Часто раздевал и одевал, когда отпрыск лыка не вязал от наркоты", – подумал Гнат, заметив синие гематомы на венах рук покойника.

Костров наконец справился с рыданиями и теперь в глубокой печали всматривался в лицо сына.

"Это Инквизитор, – обреченно думал он. – Руками "сербских волкодавов" Тотошеньку… Его жизнью расквитался со мной за жизнь своего Шведова".