– Наши постмодернисты имеют успех на Западе, – Марго дергает голым плечиком.
– Это доказывает только одно: старушка Европа любит привечать экзотические таланты. К тому же ее собственная история закончилась. Вот она и косится на Россию – надеется приобщиться к нашему вечному драйву . Правда, нам от этого ни жарко ни холодно. И без них знаем: антисоветская халява приказала долго жить. Теперь надобно суетиться. Хотя лично я, быть может, тоже предпочел бы жить во времена большого модерна : тиснул ро́ман в зарубежной прессе – и до конца жизни свободен…
– Интересно, кого вы имеете в виду? – я решаюсь вставить слово. – Солженицына? Или, может быть, Пастернака? Когда вот так говорите о социализме.
Родион смотрит на меня укоризненно:
– Не на-адо абсолютизировать слова. Понимаю. Для вас за каждым из них стоит неприглядная реальность. Но попытайтесь рассуждать абстрактно. Вам неприятно слово. Положим, оно вызывает у вас устойчивые негативные ассоциации. Хорошо. Назовем ваше время по-другому, – он оборачивается к Виталию, – например, изоляционизм.
– В изоляции нет ничего дурного, – Виталий поддерживает выбор, – любая эффективная система в известной степени изолирована. Советский Союз – не более чем система, чьи границы опоясывали одну шестую часть суши.
– А Варшавский блок? – их оппонент вскидывается. – А африканские псевдосоциалистические республики? А, наконец, Монголия?
– Всё, перечисленное вами, – симулякры. Дело делалось в СССР. Страна была великой державой. Те, кого вы упомянули, прогибались под нас… – Родион тянется за солью.
Солонка плывет над разоренными салатами. Я сижу сбоку, поэтому мне видно: на крахмальной манжете проступает жирное пятно. Майонез, в который он ненароком вляпался. Надо присыпать солью. Иначе не отстирается…
– Всего лишь … изолированная? – с моей стороны это не вопрос, а вдох.
Отец именинницы вертит головой:
– Вы хотите сказать, что человек, родившийся в этой системе, ни при каких обстоятельствах не в состоянии выйти за ее пределы, – вы это имеете в виду?
– Отнюдь. Родиться можно где угодно. Важно сохранить самостоятельность. Не стать элементом системы. Надеюсь, вы не станете возражать, если я скажу, что без интеллигенции и социализм – не социализм. Сам могильщик буржуазии ни в жизнь не затеял бы этих игр. У пролетариев другие мозги.
– Интеллигенция связана с великой культурой. Если хотите, интеллигент выступает ее творцом и хранителем.
– Да бросьте вы, честное слово! Интеллигент – в сущности, парвеню. Особенно советский. В культурном смысле он – безотцовщина. К тому же обладает явно выраженным классовым сознанием. И вот вам результат: его взгляды неизменно оказываются вторичными. По той простой причине, что всегда идеологически окрашены. Великая культура – это дворянство. Аристократия, имеющая: а) свободное время и б) более или менее незыблемые традиции… – Родион загибает пальцы.
– Вы испачкали манжету. Майонезом, – я прерываю тираду.
– Что? – он поддергивает рукав. Хватает чистую салфетку.
– Может быть, чай или… кофе? С тортом.
Кажется, на сегодня достаточно. Праздник на то и праздник, чтобы завершиться сладким.
– Кофе, конечно кофе, – дочь вскакивает с места. – Мусик, сиди. Я все сделаю сама....
Happy birthday to you! Happy birthday to you!
Свечи вспыхивают, поводя язычками.
– Ух! Даже страшно резать!
– А можно мне серединку?..
– А мне – с белой розочкой…
– Разве я не говорила: Мусик – гениальный кулинар. Папочка, наливай! Тем более у меня созрел тост: за интеллигенцию! Выпьем за наших родителей, которые, что бы ни говорили злые языки…
– Полагаю, следующим номером мы обсудим извечные русские вопросы: «Что делать?» и «Кто виноват?» – Та, кого они называют Маргошей, бросает реплику в сторону.
– Родион, дружище, – Виталий облизывает чайную ложечку, – умоляю, не заморачивайся. Наши девушки уже скучают. Маргоша, тебе скучно?
– Ну, почему… Весело. Достоевские мальчики желают доказать, что они больше не достоевские.
Виталий смеется:
– Не в бровь, а в глаз! Только – как же так? Ты – записная феминистка, а делишь участников по половому признаку. Дискриминация!
– Согласен. Я тоже протестую!
– Протест не принят, – дочь постукивает вилкой. – Посовещавшись на месте, суд выносит частное определение. У достоевских девочек другой слоган: «Я в торги не вступаю!» Правда, мамочка?
Я развожу руками:
– Увы…
– Увы – значит да или нет ?
– Очень бы хотелось, но не всегда получается…
– Татьяна Андреевна, – Виталий грозит пальцем, – своим двоемыслием вы обнаруживаете принадлежность к советской интеллигенции. Следствие может этим воспользоваться.
– Мусик, не бойся! Показания можно изменить и на суде. Скажешь, получены под давлением… Галка как врач тебя поддержит, – она подмигивает пушистой Лисичке, – зафиксирует ушибы и синяки.
– Вместо того чтобы судить коммунистов, вы су́дите интеллигенцию… – мне кажется, я повторяю чужие слова.
– Браво, Мусик! Попрошу птицу-секретаря занести в протокол.
– Александра, прекрати свои неуместные шутки! Если кого и судить, то не мать, а… Твоя мать…
Похоже, все-таки перебрал . Раньше с ним этого не случалось.
– Папа… Никто никого не судит: ни тебя, ни маму. Ни тем более интеллигенцию. Мне просто стало обидно: все пользуются своей специальностью, а я молчу…
– Почему же все? – Галка-Лисичка улыбается. – Я вот – тоже молчу. Но это не значит, что мне нечего сказать.
– Ну скажи… – Родион гладит лисью лапку. – Что ты об этом думаешь?
– Об интеллигенции? – она переспрашивает кокетливо. – Ни-че-го. Мое дело – лечить. Человек – пациент. И вообще, – она закидывает за спину пушистый хвостик, – врач имеет дело с телесными недугами, а этот… как его… ментальный…
– Кому еще торта?
– Родик, умоляю, – Галка-Лисичка восклицает испуганно. – Неси аккуратно. Опять вляпаешься. У тебя же единственный костюм…
– Может, ты прекратишь? – он шипит всеми согласными.
Марго усмехается. Ее усмешка вьется холодной змейкой:
– Не понимаю, чего тут стесняться? У меня тоже одно выходное платье, и что?
Родион встает. Лисичкины глаза провожают его растерянно:
– Ну зачем ты так ?
– А пусть тренируется, – Марго парирует холодно. – Наполеоновские планы, а мается от сущей ерунды…
– Одно не исключает другого, – Виталик отщипывает кусочек торта. – М-м-м… Нектар и амброзия. Завтра сажусь на диету.
– Психиатра на вас нет, – Марго фыркает.
– А то бы – что? – он дополняет вопрос изящным жестом.
Я думаю: господи, неужели так просто? Костюмы, платья, сапоги… Мне хочется крикнуть: «Стойте! Не сыр, не мясо, не жалкая сторублевая бутылка! Рано или поздно ваш поезд минует эти станции – проскочит на полном ходу… Я знаю, как это бывает, когда старое летит в помойку, а вы идете, печатая кованые шаги… День-ночь-день-ночь… По городу, захваченному прагматиками, и думаете: до чего ж смешная цена – за красоту, о которой мечтали… А потом приезжаете на Парнас и встречаетесь глазами – с женщиной, одетой в толстые чулки…»
Думаю, но молчу. Потому что знаю, что они ответят: так было в ваше время. Час волка пройден. Не в том дело, что этой женщины больше не существует. Просто нам негде встретиться. Мы и она – разные миры. Мой бывший смахивает крошки:
– Я так и не понял. Вы полагаете, что идея интеллигенции себя исчерпала?
– Я? – Виталий крутит ложечкой. – Хотите знать мое мнение? Извольте. На ваш вопрос я отвечаю: да. Исчерпала, и слава богу. Я – сторонник европеизации. Чтобы здесь, в России, вышло что-нибудь путное, надо не болтать, а пахать. Только на этом пути мы имеем шанс стать наконец Европой…
– Хотелось бы только знать… какое место вы отводите этике? Или вы думаете, что все это лишнее: осуждение преступной власти, чуткость к страданиям народа, желание докопаться до истины. Наконец, стремление впитать в себя культуру прошлого…
Родион пробирается по стенке, занимает свое место.
– Вот именно. Извините, но именно лишнее, – он щурится презрительно. – Главный лозунг эпохи: что можно Юпитеру, нельзя быку. В наших условиях задача умного человека сводится к одному: вписаться в круг допущенных . К свободе, к возможностям, к ресурсам… Да, – он кивает, опережая возражения. – Мне очень жаль тех, кого гнобят. Но именно из этого я вынужден сделать вывод: или я, или – меня. Или вырвусь, или… Я не интеллигент, чтобы жертвовать собой. Да и было бы ради кого… Ради народа – источника неизреченной мудрости? Наш народ – не источник, а такой же симулякр. К тому же опасный. Бессмысленная и беспощадная масса, в чьи так называемые головы можно вправить любую вертикаль. Но при одном условии: если она не осмыслена, а смыслоподобна . Вот и весь фокус! – он складывает ладони. – Вуаля!