между разумом и вожделением или, говоря вообще, между логосом и алогическим. Это весьма подвижная, весьма неустойчивая и чувствительная середина, которая трепещет между двумя крайними полюсами души»431.
Обратившись к понятию «тимос» для определения особенностей такого феномена, как труд, Ф. Фукуяма отмечает: «Платон обозначал тимосом то, что Н. Макиавелли называет стремлением к славе, Т. Гоббс – гордостью или тщеславием, Дж. Мэдисон – честолюбием, а Г.В.Ф. Гегель – жаждой признания».
Таким образом, «существуют важные различия в силе влечения к труду между странами, разделяющими приверженность к экономическому либерализму; такими странами, где рациональный собственный интерес не вызывает сомнений. Эти различия отражают факт, что в некоторых странах тимос нашел себе иные приложения вне религии, в которых может проявиться в современном мире»432.
В этом ключе Фукуяма сопоставляет японскую культуру и культуру США: «Например, японская культура (как и многие другие в Восточной Азии) ориентирована в основном на коллективы, а не на личности. Эти коллективы, начиная от самых малых и непосредственных, то есть семьи, расширяются с помощью различных отношений патрон– клиент, возникающих при воспитании и образовании человека, включают корпорацию, на которую он работает, и так до самого большого коллектива, имеющего значение в японской культуре, – до нации. Индивидуальность личности очень сильно размывается в коллективе:
человек работает не столько ради своей ближайшей выгоды, сколько ради благосостояния более широкой группы или групп, в которые он входит. И статус его определяется в меньшей степени его личными заслугами, чем заслугами группы. Его приверженность группе имеет поэтому в высшей степени тимотический характер: он работает ради признания, которое дает ему группа, и ради признания своей группы другими группами, а не просто ради ближайшей материальной выгоды, которую дает ему зарплата. Если группа, признания которой он хочет добиться, представляет собой всю нацию, возникает экономический национализм. И действительно, в Японии экономический национализм куда сильнее развит, чем в США. Он выражается не в открытом протекционизме, а в менее явных формах, например наличием сетей традиционных отечественных поставщиков, которые поддерживаются японскими производителями, и волей платить пусть более высокую цену, но за японский продукт»433.
Анализируя национально-культурные различия в отношении к труду, Фукуяма сосредоточивается на особенностях коллективного самосознания, свойственного японской культуре. Именно эти групповые тенденции «лежат в основе такой практики, как пожизненный найм, используемый некоторыми японскими корпорациями, и они делают эту практику эффективной»434. Фукуяма признает, что подобный подход имеет свою оборотную сторону: «Согласно предпосылкам западного экономического либерализма пожизненный найм должен подрывать экономическую эффективность, создавая работникам излишнюю надежность – как профессорам университета, которые тут же перестают писать работы, как только получат постоянную должность. Опыт коммунистических стран, где фактически каждому гарантировалась пожизненная постоянная работа, тоже эту точку зрения подтверждает»435.
Исходя из либеральных позиций, наиболее способным людям должна доставаться самая трудная и ответственная работа, и за нее должна платиться самая высокая зарплата; и наоборот: корпорация должна иметь возможность сбрасывать балласт. Взаимная лояльность патрона и клиента создает, в терминах либеральной экономики, окостенелость рынка, снижающую экономическую эффективность.
И все же в контексте группового сознания, выращенного японской культурой, патерналистская лояльность, выказываемая компанией своему работнику, вызывает с его стороны повышенное усердие, поскольку он работает не только для себя, но ради славы и репутации более широкой группы – организации: «Организация побольше означает не просто получаемый раз в две недели платежный чек, но источник признания и защитный зонтик для семьи и друзей. А высокоразвитое национальное самосознание японцев дает еще более широкий источник самоидентификации и мотивации за пределами семьи или компании. Таким образом, даже в век, когда религиозная духовность, можно считать, исчезла, трудовая этика может поддерживаться из-за гордости своим трудом, основанной на признании человека перекрывающимся набором коллективов»436.
Фукуяма отмечает, что высокоразвитое коллективное сознание характерно и для других регионов Азии, но оно развито значительно меньше в Европе, а в современных Соединенных Штатах почти полностью отсутствует: здесь идея пожизненной преданности единственной корпорации просто не будет понята. Но и вне Азии существуют формы коллективного самосознания, способствующие поддержанию трудовой этики. В некоторых европейских странах, например в Швеции и Германии, отлично развит экономический национализм, принимающий форму общего желания со стороны менеджмента и труда работать совместно ради расширения экспортных рынков. Другим источником коллективного самосознания традиционно служили профессиональные гильдии: высококвалифицированный механик работает не только для того, чтобы отбыть табельные часы, но еще и потому, что гордится результатами своего труда. То же самое можно сказать и о свободных профессиях, чьи относительно высокие стандарты квалификации поддерживают удовлетворение тимоса437.
В то же время мир пережил опыт коммунистического строительства, приведший к экономическому коллапсу. И это должно дать пример того, что далеко не все формы коллективного самосознания успешны в смысле стимулирования трудовой этики: «Советский или восточногерманский рабочий, от которого местный партийный чиновник требует работать ради построения социализма или пожертвовать выходным днем ради демонстрации солидарности с Вьетнамом или Кубой, считал работу всего лишь бременем, от которого по возможности следует уклоняться. Все демократизировавшиеся страны Восточной Европы столкнулись с проблемой восстановления трудовой этики на базе личного интереса после десятилетий привыкания к работе на процветание государства»438.
Фукуяма высказывает также очень важную мысль, что какой бы успешной ни была та или иная экономическая политика, в том числе и политика экономического либерализма, на самом деле политика – это лишь необходимое предусловие для высоких темпов роста. «Иррациональные» формы тимоса: религия, национализм, способность ремесел и профессий поддерживать стандарты работы и гордость трудом – все это продолжает сказываться на экономическом поведении бесчисленными способами, сказывающимися на богатстве или нищете нации. И устойчивость этих различий может означать, что международная жизнь все больше будет рассматриваться как конкуренция не между соперничающими идеологиями – поскольку почти все экономически преуспевающие государства будут организованы примерно по одним чертежам, – но между различающимися культурами439.
З. Праздность как социальный феномен
Вопросы, поставленные философией труда еще в XIX в., не утратили своей остроты и требуют исследования. К числу таких вопросов относится и антитеза «труд–безделье». Интерес к этому вопросу обусловлен (помимо всего прочего) необходимостью поиска альтернативы труду (в силу его изнуряющего, лишающего индивидуальности, препятствующего развитию личности характера, который труд приобрел в индустриальную эпоху). Здесь я обращаюсь к праздности и историческим трансформациям этого понятия как возможной перспективе освобождения человечества от труда в его классическом понимании.
Праздность и лень: трактовки, этимология, исторические трансформации
Традиционно альтернативой труду называют лень, безделье и праздность.