Читать интересную книгу Лунный синдром (сборник) - Михаил Бочкарёв

«Что это такое?» — Априканцеву стало не по себе. У него возникло чувство, будто он только что открыл тайну, знать которую ни одному человеку не положено. А оттого ему вдруг почудилось, что его немедленно должна поразить молния, карающая всякого, кто заглянул за грань допустимого. Он сел, и просидел, оцепенев, неизвестное количество времени, обдумывая, что делать дальше. И с каждой минутой ему становилось всё страшнее и страшнее. Сначала он решил отнести находку в хирургический кабинет и рассказать обо всём Крюгенеру, но вдруг понял, что сильно пьян. Крюгенер пьянство не переносил на генетическом уровне, а потому, учуй он запах спирта, трубить Матвею положенные два года в рядах российской армии, как пить дать. Взять существо себе Матвей тоже не решался, краем сознания подозревая, что оно может быть опасным. Вдруг на солдатах испытывали новое бактериологическое оружие, и это какой-нибудь вирус-мутант? Если его даже рентген не фотографирует, чего быть не может, то что же это? Не иначе как военные учёные расстарались. Матвей даже протрезвел от такой мысли. Он держал существо пинцетом и пальцы от напряжения начали болеть.

— Ну его к чертовой матери, — дрожащим голосом произнёс Матвей, и хотел было бросить на пол и раздавить бесовское насекомое подошвой ботинка, но вдруг понял, что оно слишком мало, и совсем не раздавится, а ещё, чего доброго, вопьётся в подошву, проест её, и, пронзив тело, заберётся в организм. От всех своих мыслей Априканцев духовно иссяк, стал бледен и нервозен. Он открыл окно и зашвырнул неизвестную тварь в окно вместе с пинцетом.

* * *

Всё, чего угодно, ожидал от жизни Заплющенко, но стать Эдуардом Зихберманом — никак.

— Я Владимир!!! — заорал он, Владимир Заплющенко!!! — крик его был ужасен, он разнёсся по всей клинике, как рёв турбин ТУ-134 во время разгона перед взлётом. Крик этот привлёк проходящего мимо палаты хирурга Гюнтера Крюгенера. Что-то щёлкнуло в его голове, и он, остановившись, задумался.

— Где-то я слышал это имя? — Гюнтер задал вопрос не кому-то, а как человек, имеющий глубокий духовный мир, самому себе. Он развернулся и открыл дверь. Войдя в палату, он увидел своего коллегу, профессора Арсения Степановича Шаловливого, сидящего у кровати пациента, который выл волчицей, пойманной в капкан.

— Я Заплющенко! Заплющенко я!!! Ветеран второй чеченской, я же помню всё!!! Зачем вы меня мучаете?!!!

И тут Гюнтер вспомнил. Пять дней назад, ночью, он оперировал раненого в голову военного. Операция прошла неудачно, потеря мозговой ткани составляла сорок процентов, и даже если бы человек выжил, то личностью прежней уже никогда бы не стал. Безвозвратно был потерян центр памяти, да и всё левое полушарие от попадания пули превратилось в месиво, будто взбитое миксером тесто. Пациент умер на восьмой минуте операции, что в его положении было наилучшим исходом. Гюнтер запомнил его, потому что через два дня в больнице появилась жена солдата, и, не желая смириться со смертью любимого, похоже, тронулась умом. Она не собиралась покидать больницу, пока ей не предъявят живого и невредимого Володеньку, как звали несчастного, а фамилия его была именно Заплющенко. Жена его до сих пор, вероятно, бродила по коридорам больничного корпуса, выгонять её не брался никто, то ли из жалости, то ли ещё по какой причине.

— Разрешите вмешаться, — прервал отчаянный плач Гюнтер.

Арсений Степанович повернулся, узнал коллегу, и одобрительно кивнул. В ответ Гюнтер изобразил мимический вопрос, который означал — «Ну-с, что с ним?».

— Симулянт, — простодушно ответил Шаловливый. Он и вправду очень походил на персонажа Чуковского, всем известного доктора Айболита, разве что лечил не зверюшек, а людей.

— А что он кричит?

— Утверждает, что боец специального назначения, что ранен в голову террористами при штурме школы, — Шаловливый хихикнул: ему показалось это очень смешным.

Но Гюнтер стал ещё серьёзнее, чем был.

— Это какой же школы? Ту, что пять дней назад захватили боевики Шандарбаева?

— Её, точно её! — подтвердил прекративший плач пациент.

— Как, действительно захватили школу? — Арсению Степановичу стало стыдно за свой смешок. Он давно был оторван от процессов, происходящих в стране, потому как не читал газет, и телевидения не смотрел, оберегая психику от ненужных нормальному человеку мрачных новостей, беспомощных в своей глупости ток-шоу, и откровенной музыкальной похабщины, называемой почему-то российской эстрадой, хотя наиболее подходящим её определением было бы «музыкальное оформление процесса безвозвратной деградации личности человека, погрязшего в алкогольном угаре и стремлении к незаслуженному обогащению». А потому ни о каком террористическом захвате не слышал.

— Да, да, действительно захватили, но это не всё, — Гюнтер выдержал паузу, — Пять дней назад ко мне доставили молодого человека, раненого при антитеррористической операции в голову. Он, к несчастью, скончался, но звали его именно Владимир Заплющенко.

В палате повисла тишина. Заплющенко, не мигая, уставился на двух людей в белых халатах, явно подозревая их в чудовищном сговоре, целью которого является желание свести его с ума. Шаловливый Арсений Степанович проворачивал в голове варианты, как пронырливый студент Зихберман мог узнать о скончавшемся герое, и сколько же в нём наглости и бесстыдства, что позволяют ему вводить в заблуждение серьёзных людей, злорадствуя на чужом горе. Гюнтеру же не терпелось прояснить ситуацию о странном совпадении. Он будто чувствовал, как чувствует охотничий пёс нору лисицы, что история эта мистическая и запутанная, поэтому начал первым.

— Итак, — обратился он к чернявому молодому человеку на больничной койке, — вы утверждаете, что являетесь Владимиром Заплющенко?

— Конечно! — подтвердил обескураженный боец.

— Тогда вам, думаю, не составит труда назвать имя своей жены?

— Светлана, — не задумываясь, ответил Заплющенко, недобро покосившись на Шаловливого, будто подозревал его в тесной, наполненной грязными подробностями, связи с супругой.

Гюнтер внутренне кивнул. Супругу почившего на его столе несчастного звали Светланой, это он хорошо помнил.

— Сколько вам лет?

— Тридцать восемь!

— Однако вы хорошо сохранились, — заметил Гюнтер.

— А как давно вы поняли, что вы Заплющенко, и есть ли у вас документ, подтверждающий это?

Пациент задумался над идиотским вопросом врача, который, впрочем, начал казаться ему более разумным, чем айболитоподобный.

— Как очнулся, так и понял. А документы все в одежде должны быть!

— А что с вами было?

— Ранение в голову, — оживлённо начал Заплющенко, и вдруг вспомнил, что никакого шрама он у себя не нащупал, а нащупал жёсткую, чужую шевелюру, — … это он, сволочь, — Заплющенко указал на Шаловливого дрожащим от ярости пальцем, — парик мне надел!

С этими словами боец схватил себя за волосы и дёрнул, попытавшись сорвать парик. Но парик не слетел, обнажая кощунственный обман, а вместо этого Заплющенко почувствовал боль.

— Что вы со мной сделали! — снова заныл он, закатив глаза.

— Успокойтесь! — заверещал Шаловливый. — Будьте мужчиной!

Заплющенко сник и замолчал, чувствуя себя тропической рыбкой, которую вывезли из родного тёплого моря и бросили в грязный холодный водоём под Хабаровском доживать остаток дней.

— Когда он поступил к нам? — спросил Крюгенер коллегу.

— В субботу утром, девятого, — ответил тот.

— Так, так. Значит, на следующий день после смерти Заплющенко.

При этих словах Володю прошиб холодный пот, но кричать он не стал, решив держать себя в руках до конца, какой бы страшной ни оказалась развязка.

— А диагноз?

— Сильный ушиб черепа, предположительно нападение хулиганов. Он был найден на улице без сознания, недалеко, кстати говоря, от нашей больницы, и сразу же доставлен сюда. При себе у него были документы и студенческий билет на имя Эдуарда Зихбермана, восьмидесятого года рождения. Близкими он, пока находился без сознания, был опознан, так что факты говорят сами за себя. От них же я узнал, что его недавно выгнали из института, вот я и подумал…

— Томографию делали?

— Естественно!

— Электроэнцефалограмму мозга?

— Умоляю вас, голубчик!

— И что же?

— Сущим делом ничего. Впрочем, странность одна есть, — Шаловливый задумался, чуть вздёрнув голову, от чего стёкла его очков заблестели двумя монетками на солнце, — при такого рода ушибе должен был остаться заметный кровоподтёк, но ткани целы, и ещё на рентгеновском снимке в центре шишки видна микротрещина, но чужеродных предметов в коре мозга нет.

— Странно, ведь ушиб очевиден, — Гюнтер посмотрел на шишку, отчётливо выделяющуюся на макушке загадочного пациента, — должен остаться синяк.