Читать интересную книгу Против ветра - Дж. Фридман

— А тебе попадался кто-нибудь из тех ребят, с которыми она встречается?

— Один.

— Ну и каков он из себя?

— Лысый.

— И это все? — смеюсь я. — Ну и что, если человек лысый?

— Да ничего, по-моему. Ты же не лысый.

— А если бы был лысым, ты бы так же меня любила?

— Ну да. Но ты же не такой.

— А тебе он понравился?

— По-моему, да. — Она пожимает плечами, как бы давая понять, что не хочет об этом говорить. — Я и видела-то его мельком, когда он как-то заезжал за мамой.

То, что приобретает Патриция, теряет Клаудия. От этого никуда не деться, в конечном счете это, может, пойдет лишь на пользу, но, черт побери, меня это беспокоит! Девочка оказалась одна в незнакомом городе и слишком много времени проводит вместе с матерями других детей и их няньками. Я знаю, что не мое это дело, но обязательно поговорю с Пэт. Ей это не понравится, но мне плевать. Клаудия — это и моя дочь тоже.

На экране появляется ведущий Дик Кларк, и начинается бал, который приурочен к Новому году. Мы видим по телевизору, как тысячи психов носятся словно угорелые по Таймс-сквер на острове Манхэттен, распивая спиртное и испуская истошные вопли, некоторые обнажены до пояса, хотя на улице мороз, впечатление такое, что смотришь на оголтелых болельщиков, которые встречаются на футбольных матчах в Питтсбурге или Кливленде. По прошествии времени я начинаю отдавать себе отчет в том, что люди, копошащиеся на экране, словно муравьи, сейчас уже либо спят, либо где-нибудь размозжили себе головы. Буйство толпы осталось, хотя и отличается от того, что я видел в возрасте Клаудии, когда смотрел телевизор вместе с дедом и бабкой. Настоящий канун Дня всех святых, с настоящими ножевыми ранениями и настоящей кровью. Я всегда был рад тому, что мой ребенок растет не в большом, а в маленьком городе, но теперь она неминуемо вольется в эту громогласную орду.

Я отгоняю от себя эту тревожную мысль. Сейчас дочь здесь, через несколько минут она заснула после телевизионного бала, даже не сняв праздничного платья. Глядя, как она лежит, по-детски приоткрыв рот, я на мгновение ловлю себя на том, что, словно по мановению волшебной палочки, представляю ее маленькой девочкой, дочуркой старого любящего отца, которая только отвыкла от пеленок и по-прежнему не выпускает изо рта большой палец.

Но теперь она не такая, в самом деле не такая. Еще пара лет, и она будет самостоятельной девушкой. Будет изменяться, расти, искать собственное «я», с которым проживет уже до конца дней своих. Искать, как ищу я сам. Судя по всему, добьется она этого раньше, чем я.

3

Тюрьма штата Нью-Мексико находится менее чем в получасе езды к югу от Санта-Фе, рядом с той самой проселочной дорогой, по которой двинулись рокеры, когда уезжали из города (навсегда, как им казалось) семь месяцев назад. На улице мерзко, промозгло. Февраль — самый холодный месяц года, сейчас он даже холоднее обычного. Целый месяц в наших краях гуляли северные ветры и сдули все, что только можно было, — даже краски, и те потускнели, небо бледно-бледно-голубое, как выстиранное белье, без облаков, словно голубая вода ручья, несущегося с гор во время паводка весной, наступившей раньше положенного. Над головой иной раз проплывают клочья перистых облаков, невысоко над горами видно бледно-желтое, полупрозрачное солнце. Зимний этот день не назовешь приятным при всем желании, на улицу выходить ужас как не хочется.

Еду повидаться с рокерами, которых навещаю раз в месяц. Еду к ним в четвертый раз. Будут еще сотни таких же поездок, как только мы обратимся в суд с ходатайством о пересмотре дела.

Я единственный человек, благодаря которому они поддерживают связь с внешним миром. Я много думаю об этом. Возможно, это смешно, а может, и не очень смешно, но я поймал себя на том, что стал относиться к ним, к их делу по-своему неоднозначно. Я имею в виду не его исход, а свое в нем участие. Весь во власти эмоций, я представлял, что буду всецело поглощен составлением апелляции, руководствуясь допущенной по отношению к ним вопиющей несправедливостью. Это так и есть, их подставили самым наглым образом, и сама мысль об этом мне ненавистна, ненавистно то, что вообще возможны такие гнусности по отношению к ним и им подобным, а это то и дело происходит при действующей системе правосудия. И я стану лезть из кожи вон, добиваясь пересмотра решения. Это не пустое обещание, которое я даю сам себе, чтобы приглушить голос совести. Я во что бы то ни стало доведу дело до конца.

И все-таки какой-то внутренний голос подсказывает, что я зря ввязался в это дело. Начать с того, что я его проиграл. Не так уж часто это со мной случается, на душе кошки скребут, думать ни о чем не хочется, тем более сейчас, когда в личной жизни все пошло наперекосяк. Наверняка это ускорило и то, что меня вывели из числа компаньонов фирмы. Конечно, я бы и сам не остался, разлад зашел слишком далеко, но я предпочел бы уйти не на их, а на моих условиях. Никому не нравится, если ему дают пинка под зад, какие бы красивые слова при этом ни говорились. А когда уходишь, сам диктуя условия, но проиграв свое последнее дело, по большому счету это не так здорово, как если бы ты ушел, выиграв его. У меня есть и другие дела, но, может, их было бы больше, если бы последнее осталось за мной. Людей привлекают победители, а проигравшие их отталкивают.

Но и это еще не все. Проигрывают многие, я свое еще возьму. Словно крыса, вгрызающаяся в тело, не дает мне покоя мысль о том, сколько потеряно времени, которое я мог бы провести с Клаудией. Его уже не воротишь. Я вроде бы понимал, что теряю это время, но в известном смысле это было не так, мне казалось, что такого просто не может быть — до тех пор пока они с Патрицией на самом деле не уехали и я не остался один. Я не верил в то, что это возможно, и только теперь понимаю, что нужно было проводить с ней больше времени. По большому счету эти ребята стоили мне части моей жизни. Иной раз, мелькает у меня мысль, она важнее, чем отправление правосудия, где надо отличить правых от виноватых.

Теперь слишком поздно искать предлоги, строить предположения, гадать по принципу «если бы да кабы…». Тут все происходит так же, как с человеком, когда он напивается: поначалу все идет отлично, но, протрезвев, начинаешь думать, а стоит ли овчинка выделки? Все эти сравнения, рассуждения — удел неудачников. А я выступаю сейчас в этой роли — проиграл дело, вышибли из фирмы, упустил ребенка, лишился большей части сбережений. Неудачник? Мне нужно во что бы то ни стало наверстать упущенное и жить так, как учил Микки Риверс, один из моих любимых бейсболистов, знающих толк в жизни: «Я не собираюсь волноваться из-за того, что мне не по плечу, потому что, если это мне не по плечу, с какой стати мне из-за этого волноваться? Но я не буду волноваться и из-за того, что мне по плечу, потому что если это мне по плечу, то с какой стати мне из-за этого волноваться?»

— Ну что, приятель, как делишки?

— Да вроде не жалуюсь.

— Не то что у нас, грешных. — Одинокий Волк ощеряет рот, обнажая клыки в злорадной улыбке, зубы у него стали почти черными от плитки жевательного табака, которую он все время держит за щекой. В тюрьме мужик может приобрести кое-какие вредные привычки оттого, что делать нечего: сиди себе и дожидайся, когда вынесенный приговор приведут в исполнение.

Комната для встреч адвокатов с подзащитными в камере смертников не самое приятное место. Она сверкает чистотой, слишком ярко освещена и отличается на редкость угрюмым видом. В таком месте чувствуешь себя, как пациент, которому делают операцию в полости рта без инъекции обезболивающего новокаина. В прежние времена, еще до того как тюрьма была перестроена, собираться там стало своего рода традицией. Это было то место, где, пусть даже при самых мрачных обстоятельствах, могли общаться человеческие существа, что имеет здесь важное значение, потому что все, связанное с пребыванием в камере смертников, ужасно, на редкость унизительно и угнетающе действует на человека, представляя сочетание скуки, тщетности и неотвратимости.

Мы сидим на жестких пластмассовых стульях. За продолговатым пластмассовым столом, который тянется во всю комнату. От пола до потолка нас разделяет перегородка из пуленепробиваемого плексигласа толщиной два дюйма. Мы разговариваем через телефонные трубки, соединенные при помощи шнура, протянутого через перегородку. В комнате мы одни. Все, что мы говорим и делаем, носит строго конфиденциальный характер: каждый месяц здесь проводится обыск на предмет обнаружения подслушивающих устройств, что делается в интересах как властей штата, так и самих заключенных. Стоит хотя бы раз подслушать беседу адвоката с подзащитным, и дело может кончиться возбуждением громкого иска, даже отменой смертного приговора. Поэтому власти штата действуют так, чтобы и комар носа не подточил. Они могут себе это позволить, все настолько складывается в их пользу, что нужно быть полным идиотом, чтобы пытаться смухлевать.