я повидала гораздо больше, чем он, и бывала в настоящей смертельной опасности. А на Долину Гейл никто не нападал с тех пор, как пятьдесят лет назад Рейхскриг подчинил Хаунерсхайм Империи. Насколько я могла судить, Матас проводил свои дни, слоняясь по городу в дорогих доспехах почти без дела. Какое он имел право читать мне нотации о том, что опасно, а что нет? Мне казалось, что он говорит со мной свысока, и это лишь вдохнуло новую жизнь в мои опасения о нашем будущем.
В конце концов, когда пришло время сообщить Матасу о плане Вонвальта, я сделала это равнодушно, словно говорила с обычным знакомым. После я предупредила его, чтобы он ни при каких обстоятельствах не пытался связаться со мной. А затем я смотрела, как Матас пытается подобрать слова, чтобы выразить свои чувства.
– Мне кажется, ты изменилась, – наконец тихо сказал он. – Мне кажется, что ты больше не хочешь быть со мной.
– О чем ты? – спросила я. Я старалась говорить участливо, но на самом деле его тон лишь разозлил меня. После того, что прошлым днем в трактире наговорил пьяный Брессинджер, мне казалось, что я начинаю презирать Матаса за то, что еще даже не случилось. Глубоко в душе мне уже казалось, что остаться с ним было бы неправильно, даже несмотря на мои чувства к нему. Разве я могла отказаться пойти по стезе Правосудия после всего, что видела в последние месяцы? Зная о млианарах, храмовниках и хитросплетениях имперских политических интриг, творящихся за кулисами? Если я желала постоянства в своей жизни, то лучше было добиться его, взяв дело в свои собственные руки, а не прячась в каком-то провинциальном городке, пока весь цивилизованный мир рушится вокруг нас.
Вышло так, что слова Брессинджера, пусть и произнесенные спьяну и в сердцах, запали мне в душу. Они ударили по моим тайным страхам, как молот по раскаленному докрасна мечу. Могла ли я быть уверена в том, что Матас не захочет, чтобы я сидела дома и проводила свои дни, нянчась с детьми?
Наша встреча завершилась горьким разочарованием, причем по моей вине. Я вела себя чопорно и невыносимо.
– О том, какая ты со мной. Тебе будто больше неприятна моя компания. С тех пор как мы провели ночь вместе, ты словно стала другим человеком.
Я отмахнулась.
– Это совпадение. На меня очень многое навалилось. Служба занимает все мое время.
– Ты говорила, что уйдешь от Правосудия.
– Я помню, что говорила.
– Ты все еще собираешься уйти?
– Матас! – раздраженно сказала я. – Я же сказала тебе, что сегодня днем я собираюсь проникнуть в монастырь в качестве шпионки. Зачем ты сейчас обременяешь меня этими вопросами?
Он притих, уязвленный. Затем наконец сказал:
– Так чего же ты хочешь от меня? Из-за тебя я чувствую себя девицей, которой воспользовались.
– Я хочу, чтобы ты понял: у меня есть обязанности. Пока что. Я должна кое-что сделать…
– Но ты не должна!
– Хорошо! Я хочу кое-что сделать. Потому что считаю, что должна.
– Пламя Савара, Хелена, тебя чуть не убили! – заорал Матас, вскинув руку и указав на мой обритый висок и рану.
– Такова природа моей работы, – сказала я, хотя прозвучало это глупо.
– Я знаю стражников втрое старше тебя, и они за всю жизнь не оказывались столь близки к гибели, как ты!
Я гневно вздохнула.
– Матас! Ты просишь меня от многого отказаться. Мне нужно время подумать.
– Я ни о чем тебя не прошу! – закричал Матас. – Я бы не дал тебе провести со мной ни единой лишней минуты, если бы знал, что этим только заслужу твою неприязнь!
На этот раз притихла я. Я понимала, что он, конечно же, прав, но я была упряма, возмущена и не желала уступать. Как же глупо я себя вела, как была неласкова с ним, и как я потом ненавидела себя за это.
Нам было больше нечего сказать друг другу, и поэтому мы расстались, едва начало темнеть. Мы обнялись; я поцеловала его, но сделала это холодно. Я видела, что ранила его глубоко и, возможно, непоправимо.
Мне стоило ценить те мгновения, что мы были вместе. Мне стоило взять руки Матаса в свои, прижать его к себе покрепче. А еще мне стоило отказаться идти в монастырь и тогда же оставить и службу, и Вонвальта.
Но вместо этого я оставила Матаса, уязвленного и растерянного, и направилась обратно к резиденции лорда Саутера.
XVIII
Крепость мрака
«Нельзя следить за соблюдением закона, не следуя ему. Тот, кто вершит суд, должен делать это чистыми руками».
Из «Столпов сованского гражданского права» Катерхаузера
Я ушла, едва тьма окутала Долину. Мы с Вонвальтом решили, что наш обман сработает лучше, если я появлюсь у монастыря ночью, словно сбежала под ее покровом. Некоторые из своих вещей я взяла с собой, понимая, что мне придется расстаться с ними по прибытии, а остальные отдала Вонвальту, и он сложил их в повозку Герцога Брондского.
Чтобы добраться до монастыря, мне нужно было покинуть Долину Гейл через северные ворота. Они содержались в плохом состоянии и были совсем не похожи на те, что стерегли реку Гейл и Хаунерскую дорогу. Когда я уходила, никто ничего мне не сказал. Как и во многих других городах, уйти из Долины было проще, чем попасть внутрь. Дождь закончился, ночь была ясной и холодной. Звезды ярко горели над моей головой. Обладай я познаниями в астрономии, я бы смогла назвать некоторые из них, но так лишь одна крупная звезда привлекла мое внимание – яркая точка, отличавшаяся от других красноватым оттенком.
Дорога к монастырю была хорошо проторена толпами людей, ходивших от него к раскинувшемуся внизу городу. В Империи существовало множество различных религиозных орденов. У некоторых, вроде саварских храмовников, была лишь одна цель – с помощью военной силы завладеть святилищами и клочками земель, которые находились в сотнях миль отсюда и которые Аутун пожелал сделать священными. Предназначение других же было в том, чтобы их члены просто проживали свои жизни в молчаливых раздумьях, не покидая своих монастырей и не разговаривая даже друг с другом.
Монастырь над Долиной Гейл служил домом одному из орденов святого Джадранко. Джадранко был канонизированным апостолом Креуса, и во многих храмах прихожане предпочитали поклоняться ему, поскольку Джадранко требовал самых минимальных почестей. Он был ярым последователем Глупца – полубога и одного из множества детей Немы и Савара, – роль которого заключалась в том, чтобы прямодушно говорить со