это время наша дружба получила четыре разрыва и пять трещин. Это все Хулань, это она уничтожила гармонию между нами. Точно тебе говорю, в тот день Хулань показала свое истинное лицо. Она не была доброй простофилей, какой заставила нас всех себя считать. Эта девица могла метать слова острые, как ножи, которые так же глубоко ранили.
— Ты говоришь, что и нас скоро постигнет трагедия! Ты говоришь, что наши мужья умрут! — орала она. — Почему ты не можешь просто быть счастливой, дорожа тем, что у тебя есть?!
Ты представляешь? Она обвиняла меня у всех на глазах! Забрасывала вопросами, на которые мог быть только один, и очень нехороший ответ. Выставляла все так, будто я сказала что-то плохое.
— Я этого не говорила! — возразила я.
— Ты всегда стремишься к худшему.
— Никогда этого не имела в виду! — Опять эта ложь! — Сохранять серьезность не значит кликать беду.
— Если будет пять разных объяснений, — сказала она, расправив кисть и пошевелив пальцами, — то ты обязательно выберешь самое худшее. — Хулань с таким брезгливым видом оттопырила большой палец, словно отстраняла от себя сгнивший клубень.
— Неправда. Я говорю, что во время войны нашего счастья недостаточно. Оно ничего не стоит. Оно не может прекратить войну. — От злости я уже себя не помнила.
— А Чан Кайши говорит, что может прекратить войну, — кричала она. И что, ты теперь будешь говорить, что твои мысли сильнее Чан Кайши?
Две другие женщины, как и Хулань, смотрели на меня во все глаза, и ни одна не попыталась положить конец нашей ссоре. Никто не сказал:
«Сестры, сестры, вы обе правы. Вы просто не поняли друг друга».
Я видела, что слова Хулань уже запали им в головы, чтобы еще сильнее их запутать. Неудивительно, что они не замечали смехотворности ее утверждений.
Поэтому я ушла в свою комнату, напоследок бросив:
— Санлэ! Хватит, забудь об этом!
Даже сейчас, вспоминая об этом, я злюсь. Это потому, что она не изменилась. Ты же видишь сама. Она заставляет все вокруг выглядеть так, как ей того хочется. Плохое в ее устах становится хорошим, а хорошее — плохим. Она спорит с каждым моим словом. Она вечно выставляет меня неправой, и мне приходится спорить самой с собой, чтобы разобраться, что к чему на самом деле.
В общем, после той ссоры я была так сердита, что могла только сидеть на кровати и думать об издевательских словах Хулань. Я говорила себе, что это она все время несет вздор, это над ней за спиной смеются люди. Поняв, что больше не в силах об этом думать, я стала искать себе занятие. Открыв ящик, я вынула отрез ткани, который мне подарила Старая тетушка. Это был хлопок, который выпускала одна из наших семейных фабрик. Светло-зеленый в золотистый горошек, очень легкий, для воздушных платьев. Я уже придумала фасон, вспомнив наряд, который видела в Шанхае на одной беззаботной девушке.
Представив его себе, я стала кроить. Я воображала, как иду в этом платье, как все друзья восторгаются мной и шепчут, что мои наряды так же изысканны, как и мои манеры. Но вдруг в эту картинку вторглась Хулань, которая громко говорила:
— Слишком нарядно для женщины, у которой только что погиб муж.
И я тут же сделала ошибку: вырезала слишком большую пройму рукава. Вот как сильно я разозлилась! Что я наделала! Позволила себе быть невнимательной. И что еще хуже, позволила ужасной мысли осесть в голове.
Настолько ужасной, что раньше я бы и допустить не смогла, что задумаюсь о подобном. Но сейчас эта мысль вдруг появилась ниоткуда, и мне никак не удавалось от нее избавиться.
Я вновь и вновь видела перед глазами Хулань и слышала ее голос:
«Мне очень жаль, твоего мужа убили. Ему не повезло, он упал с небес».
— О нет! — взмолилась я. — Богиня милосердия, не дай ему умереть.
Но чем больше я пыталась отогнать этот кошмар, тем навязчивее он становился.
«Он мертв», — говорила воображаемая Хулань, иногда даже с улыбкой.
А я приходила в ярость и кричала, как овдовевшая «капризная особа».
Но потом я подумала, что мне стоит не кричать, а плакать, горюя о судьбе моего будущего ребенка, лишившегося отца. Да, это уместнее. Дальше мои мысли потекли в другом направлении: надо ли будет мне возвращаться на остров, в дом Старой тетушки и Новой тетушки? Может, и нет, если я снова выйду замуж. И я решила, что в следующий раз сделаю выбор сама.
Я бросила шитье. О чем я только думаю? Вот тогда я и поняла, что желаю Вэнь Фу смерти. Нет, тогда я его еще не ненавидела. Худшее было впереди.
Но в тот вечер в своей комнате я продолжала спор с Хулань. Иногда девушки ошибаются. И иногда эти ошибки можно исправить. Война может их исправить, и в этом никто не окажется виноватым, просто одно быстро будет заменено другим. Такое возможно.
И вот я закончила шитье, обрезала свободные нити и стала надевать платье через голову. Однако к тому времени мои грудь и живот уже начали расти. Надев один рукав, я поняла, что застряла.
Ах, ты думаешь, это смешно? Я застряла в платье, в этом несчастливом браке, в дружбе с Хулань. Сама не знаю, почему мы еще дружим? Как мы вообще способны вести общее дело?
Может, из-за того, что в те годы мы очень часто ссорились. Но ни ей, ни мне дружить было больше не с кем, поэтому мы каждый раз придумывали, как помириться. И поэтому мы все еще рядом.
В общем, вот что произошло после нашей крупной ссоры.
Через несколько дней после этого командование сообщило, что переводит нас в Янчжоу, где мы воссоединимся с мужьями. Мы услышали об этом за завтраком и мигом исполнились подозрениями. Нам подумалось, что вскоре там, где мы находимся сейчас, начнут падать бомбы.
— Должно быть, надвигается большая опасность, — предположила я, — поэтому нас отправляют отсюда.
Одна из женщин, Лицзюнь, сказала:
— Тогда нам надо ехать прямо сейчас. Зачем ждать еще два дня?
А другая, Мэйли, удивилась:
— А почему тогда Янчжоу? Там ведь тоже могут сбросить бомбы.
— Наверное, дело в том, что Янчжоу не слишком привлекательное место, — размышляла я вслух. — Этот город не нужен японцам, поэтому нам там будет безопасно.
Видишь, я всегда использовала логику. Я не говорила, что мне не нравится Янчжоу. Как я могла, я же никогда его не видела!
Но Хулань тут же встряла, чтобы со мной поспорить:
— А я слышала,