– Виски, – сказал Иван.
– Я тоже.
Они выпили в молчании, без тоста.
– Расскажи мне про нее, – сказал хозяин. – Как вы жили эти годы?
Что и говорить, умел он задавать вопросы! Иван никогда еще не видел человека, который так умел бы спрашивать только о самом главном. Он хотел ответить, что этих лет было немало – вся его жизнь вообще-то – и что жили они с мамой, конечно, по-разному…
Но ничего этого он говорить не стал.
– Я думаю, мама вас… тебя любила, – сказал он.
Ему вдруг показалось, что именно это он и должен сказать. Сразу сказать.
– Она не вышла замуж?
В его голосе не изменился ни один тон. Не надо было обладать музыкальным слухом, чтобы это понять.
– Нет.
– Жаль.
– Почему жаль?
– Наверное, она не чувствовала себя счастливой из-за того, что не вышла замуж.
– Не знаю, – пожал плечами Иван. – Я не замечал, чтобы ей этого хотелось.
– Да. – В его глазах, а на этот раз уже и в голосе снова мелькнула улыбка. – Если бы Неля хотела этого, то это и сделала бы. У тебя есть ее фотография?
– Нет.
– Я хотел бы увидеть хотя бы ее лицо.
Это прозвучало довольно двусмысленно. Впрочем, может быть, просто из-за все той же речевой неточности.
– А ты не боишься увидеть ее лицо через тридцать пять лет? – усмехнулся Иван.
– Нет.
Он ничего не добавил к этому и ничего не объяснил. Но это как раз было Ивану понятно: он и сам не любил излишних объяснений. Смешная присказка: «Если надо объяснять, то не надо объяснять», – казалась ему вполне разумной.
– Неля написала, что ты океанолог.
– Да.
Он впервые улыбнулся не глазами только, а обычно, как все люди улыбаются.
– Это хорошая профессия.
– Да, – согласился Иван.
– Ты в ней не разочарован?
– Нет.
– Долго здесь пробудешь?
– Послезавтра отплываем. Завтра я должен вернуться в Яффу на судно.
– Ты мало успеешь увидеть в Иерусалиме. Это особенно для тебя жаль.
– Почему особенно для меня?
– Потому что этот город воспламеняет воображение. Если оно есть.
– Откуда вы знаете, что у меня оно есть? – усмехнулся Иван.
– Я знаю по себе.
Впервые он обозначил связь между ними. А Иван только сейчас догадался, что сам он чувствует эту связь с той минуты, когда увидел… его. Этого человека.
Он смотрел на него, и ему казалось, что он видит себя. Как в зеркале, но в каком-то особенном, необычном. В этом странном зеркале Иван видел себя без тех черт, которых не хотел бы в себе видеть. Да, именно так! Он обрадовался, когда это понял.
В лице… этого человека была та твердость, которая дается не самодовлеющим упорством, не пустой тренировкой характера, а лишь сознанием того, что ты делаешь какое-то необходимое дело, притом безусловно необходимое, и не только тебе.
Но и это было не главное. Положим, Иван не считал излишним и то дело, которым был занят сам. Но вот ощущения того, что ты никогда не пойдешь против собственной – не совести, нет, это-то как раз было ему и раньше понятно, – но воли… Такого ощущения он в себе никогда не находил. А в лице человека, который сидел напротив в узком кресле и смотрел на него темными глубокими глазами, этого ощущения было в избытке. Невозможно было даже представить ту силу, которая заставила бы его своей воле изменить.
Всегда это было в нем так или возникло в какой-то момент его жизни, и если возникло, то отчего, – этого Иван не знал. Но вместе с тем он знал об этом человеке очень много, и то, что он знал, невозможно было обозначить словами. Всего его он чувствовал абсолютно, со всеми чертами его ума и сердца. Это было совершенно новое для него, необъяснимое и захватывающее ощущение!
И одновременно с таким своим ощущением Иван понимал, что и этот человек точно так же чувствует его самого, и это понимание наполняло его счастьем, хотя никаких внешних причин для счастья не было: человек этот и теперь держался с той же отстраненностью, с которой встретил его в первую минуту.
– Я посмотрю Иерусалим, – сказал Иван.
– Мы можем пойти вместе?
Впервые в этом голосе прозвучали… нет, не совсем растерянные, но все же похожие на осторожную просьбу интонации.
– Конечно, – улыбнулся Иван.
Глава 6
– Я люблю эту часть города. Старую. Мне всегда хотелось здесь жить.
– Разве ты не всегда здесь жил? – спросил Иван. – Ну то есть после того, как сюда приехал.
– Не всегда. Я долго жил в Европе, – ответил он. Но ничего больше в связи с этим не объяснил, а спросил только: – Ты уже был у Гроба Господня?
– Да, – кивнул Иван. – Для приятеля крестик освятил.
– А для себя?
– Меня не крестили.
– Почему?
– Не знаю, – пожал плечами Иван. – Я не спрашивал.
– Тебя это… как-то отталкивает?
– Что?
– Крещение. Церковь.
– Да нет. – Он снова пожал плечами. – И не отталкивает, и не притягивает. – И объяснил, словно извиняясь: – Я вообще не люблю, когда веру слишком тесно связывают с предметами. Или с обрядами.
– Я тоже. Но здесь это получается естественно. Когда я в первый раз смотрел на камень, который был положен Богом в основание мира, то знал, что это именно тот камень – вот он, лежит передо мной, как был положен тогда. И что на этот камень ступала нога Мохаммеда, когда он возносился в небо, – это я тоже знал. У меня не было сомнений.
– Ну, не знаю… Мне все-таки кажется, про камень просто символически сказано. – Иван вспомнил, как это называется точнее. – Метафорически.
– Может быть. Но здесь в камнях слишком чувствуется энергия. Ее трудно считать метафорой. Ты был у Стены Плача?
– Нет еще. Я еще не успел.
Он не пошел туда потому, что пошел к нему. К этому человеку. Даже в мыслях Иван терялся, не зная, как его называть.
Они направились к Стене Плача. Иван всегда легко ориентировался в незнакомых городах, вообще в любой неизвестной ему местности, но здесь, в Иерусалиме, не мог понять ничего. Куда они идут, по каким улицам, были уже здесь или нет? Ему казалось, что он находится внутри клубка проволоки, по которой пропущен ток.
На очередной улице – сразу же, как только вывернули на нее из-за угла, – он вообще почувствовал, что ему становится невыносимо плохо. Голова у него помутилась, изнутри его залил жар. Это было так физически ощутимо, что Иван остановился и прислонился к стене дома. Как и все иерусалимские дома, этот был построен из палевого камня.
Он стоял, чувствуя спиной этот шершавый старый камень, и ему казалось, что он умирает.
– Тебе плохо? – услышал он как сквозь вату.
Иван смог только кивнуть.
– Тогда пойдем. Мы зря сюда пошли. Я же говорил, у тебя сильное воображение.
Он почувствовал, что его берут за руку и ведут прочь. Как ни странно, от этого ему стало легче. От движения, может?