В контексте фольклора и мифологии
Литературный жанр, порожденный научно-техническим прогрессом, самый молодой и самый неканонический, — и, с другой стороны, древнейшая устная словесность, которая восходит к ещё более архаичным формам мифологического сознания, когда зачатки духовной деятельности представляли собой нерасчлененное целое, творчество индивидуально-авторское, во всем подчиненное законам современной литературы, — и поэзия, ещё дописьменная и во всем коллективная, от авторства до бытования — между ними, на первый взгляд, столь мало общего, что и самая осторожная параллель кажется натянутой.
Однако, при более близком рассмотрении, даже на границах размежевания неожиданно проступают черты сходства. Хотя фольклор и не связан с современной научно-технической культурой своим происхождением и противоположен ей всем строем мысли и образа, тем не менее, в древнеиндийских народнопоэтических памятниках тысячелетней давности встречается описание «космического корабля» почти что научно-фантастического типа. Народные же былички космического века о неопознанных летающих объектах об энлонавтах — «зелёных человечках» с далеких планет — просвечивают какой-то вторичной фантастикой.
Эти, наудачу взятые, примеры красноречиво демонстрируют, что не только научно-фантастическая литература взаимодействует с фольклором, но и устное народнопоэтическое творчество принимает порою черты научной фантастики. Фольклорная адаптация литературных мотивов и образов, не столь уж редкая в наше время, имеет для научной фантастики свое особое значение: эта литература как раз и была первоисточником идеи контакта с инопланетным разумом. Когда наука и практика затрудняются объяснить нам иные загадки природы и человеческой культуры, массовое сознание пытается найти ответ во внеземной точке зрения -таким образом, идея века обрастает сенсационным «научно-фантастическим» фольклором…
Исследователи научной фантастики уже отмечали аналогичность её, так называемых, общежанровых элементов устойчивым формулам, поэтическим стереотипам фольклора[289]. Подобно его творцам, писатели-фантасты заметно чаще, чем реалисты, возвращаются снова и снова, казалось, к давно уже пройденным, отработанным темам и образам, идеям и ситуациям: скажем, появление инопланетного корабля, рейс нашего звездолета к иным мирам, коллизии между человеком и роботом, типажи космопроходца, гениального ученого (чем-то напоминающего, кстати сказать, чернокнижника народных преданий) и т.п.
Особенно много в научной фантастике машин-близнецов, хотя и не существующих, но, тем не менее, выполняющих сходные функции в произведениях разных авторов. Отдельные фантастические изобретения, детали, ситуации, конечно, просто заимствуются. Но в целом, в масштабах жанра, с их помощью создаются совместными усилиями писателей — те самые общие черты, которые сближают художественный мир иногда совершенно различных произведений. Сходство объясняется, понятно, общностью предпосылок и логики творческой фантазии, но также, отметим, и целевой установкой — разгадать какие-то черты обозримого будущего.
В реалистической литературе неудачные образы, надуманные коллизии легко отпадают в наглядном сравнении с нашим обыденным опытом. Для фантастики же критерий жизненной правды куда менее очевиден. Фантастика, хотя и на основе реальности, представляет нам то, чего ещё никогда не было, и умозрительный перебор вариантов словно бы восполняет — в масштабах жанра — недостаточность сравнения с действительностью.
Стало быть, «общие места» и канонические формулы, повторяющиеся образы и ситуации суть не только строительные леса научно-фантастической литературы, на которых держатся условные реалии художественного мира (читатель их мысленно «убирает», вживаясь в этот мир), но ещё и отпечаток научно-фантастического метода художественного познания. Вариативное сходство с фольклором обеспечивается подобием иного рода: сам творческий процесс, порождающий общежанровые элементы, по-своему оказывается аналогичен процессу «проб и ошибок» научного познания.
Это последнее сходство самоочевидно для технологических чудес современной фантастики. Но может быть, и фантастические представления мифосознания тоже переходили в народную поэзию не только в стихийном отборе на художественную продуктивность, но и по своей содержательности, по способности будить мечту о пользе, полученной, если бы чудесный предмет, явление, действие обернулось бы явью? Разве космическое путешествие Гильгамеша, полет Икара, живая и мертвая вода, ковер-самолет и т.д. — разве все эти метафоры только предшествовали изобретениям научной фантастики? Не оттого ли круг фантастических идей народной поэзии заметно уже бесчисленных сюжетных вариантов? Поэтический мир народа должен был опираться не только на общепринятое, но и на испытанное множеством поколений представление о целесообразности тех или иных чудес. Может быть, в этом-то отборе и формировалась интуитивная оценка фантастических объектов с двух точек зрения — красоты целесообразного и целесообразности красоты? Возможно, в предчувствии эвристической силы волшебного чуда складывалась также и мера его поэтической эффективности?
Каждый из этих вопросов — отдельное направление темы «научная фантастика и фольклор», однако двойная природа волшебного чуда представляется нам той магистральной гносеологической традицией, которая исторически связывает сказочные чудеса с научно-фантастической литературой. Во всяком случае, волшебные «изобретения» древних певцов и сказителей были, по-видимому, первоначальной формой того художественного целеполагания, которое является, на наш взгляд, специфической общекультурной функцией современной научно-фантастической литературы.
В наброске неосуществленной статьи «Миф и научная гипотеза» М.Горький писал, что «все чудеса культуры построены на гипотезах, созданных в глубокой древности» в результат «художественного обобщения процессов труда»[290]. Прежде Горький недооценивал волшебное чудо как первоисточник творческого воображения — по сравнению с практической деятельностью человека в эпоху научно-промышленной революции[291]. В упомянутом же наброске он даже несколько гиперболизирует возможности мифологической фантастики, когда утверждает, что в ней были «заложены основы технологического мышления неизмеримо более умные, чем „научные фантазии „Жюль Вернов и Уэллсов”.[292]
Преувеличение, правда, понятное. С ковром-самолетом, переносящим героев сказки куда угодно единственно силой желания, сегодня конкурируют, разве что, самые фантастические транспортные средства, до которых ещё далеко нашим авиалайнерам и космическим кораблям. Волшебные чудеса фольклора по-прежнему таят такие вот, не только ещё не реализованные, но зачастую и не до конца нами уясненные, «задания» наших предков.
Не следует понимать эти задания в прямом — изобретательском смысле. Хотя, скажем, тот же ковер-самолет на много столетий старше аналогичных научно-фантастических изобретений, непосредственным их источником послужили идеи, гипотезы, образ мышления, наконец, практические потребности эпохи научно-технической революции. Чудеса народной поэзии выполняли роль художественного целеполагания и творческого побуждения. Тысячелетиями волшебное чудо напоминало людям о том, что им нужно, ставило перед ними цель и побуждало к действиям.
Мечта и фантазия, о которых столько написано, ещё недостаточно оценены именно как побудительная причина творческой деятельности (которую мы, не слишком ли напрямую, связываем с практической необходимостью?). Исконно присущая людскому роду интуитивная убежденность, что действительно «всё, что человек способен представить в воображении, другие сумеют претворить в жизнь»[293], сыграла, по-видимому, огромную роль в истории культуры, Быть может, в этом свойстве нашего мышления и следует искать первоисточник многоразличных отношений современного чуда научной фантастики с древним народнопоэтическим чудом.
Правда, до последнего времени «жюль-верновская» традиция жанра побуждала научную фантастику размежевываться с волшебной фантазией. Тем не менее в русской литературе научная фантастика сравнительно рано обратилась к фольклорным сюжетам и философским мотивам. Трудно себе представить «Аэлиту» А.Толстого без поэтических страниц об Атлантиде. Легенда пришла к нам по литературной версии, однако Платон ссылается и на предание. А.Толстой использовал также позднейший псевдомиф об Атлантиде, в который антропософы привнесли и литературные реминисценции, и мотивы древнеиндийского эпоса[294].