Читать интересную книгу О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания - Михаил Нестеров

В это время Государь с Государыней объехали Кремль, набережную, мимо нашей «Кокоревки». Народ бежал вокруг коляски, цеплялся за колеса… Конвоя не было. Царь и Царица, растроганные, ласково кланялись народу…

А поздней мы заметили пламя на Спасской башне, выше часов. Пожар был потушен. Народ шептался… Все призадумались…

А там Ходынка, тысячи жертв, впечатление зловещее[248]. Было ясно, что где-то и что-то «не ладно», неладно в самых недрах Царства Российского. Ходынка была началом грядущих событий.

24-го мая Царь и Царица были у Троицы. Я видел их близко. Когда Царский экипаж подъехал к Святым воротам, митрополит и духовенство опоздали к встрече, за что тут же Преосвященный получил от Великого Князя Владимира Александровича громкое: — «Что вы, Владыка, спите там!»

По иному было у Черниговской, в скиту. Там мои приятели — старенькие Авраамии, Адрианы вытянулись рядами по дорожкам и усыпали путь царский цветами из своих садов. Государь и Императрица раздавали народу просфоры. Тот, со слезами, целуя их, принимал. Все это было. Все это истинная правда…

От Черниговской Государь и Государыня уехали немного успокоенные простодушной встречей, а затем незаметно покинули Москву, о чем узнали мы в своей «Кокоревке» случайно, увидев тихо спускавшийся Императорский штандарт с Кремлевского дворца.

Позднее узнали о подношении хлеба-соли и альбома Саввой Ивановичем Мамонтовым, о его блестящей приветственной речи Государю при проезде его к Троице[249] на Ярославском вокзале. В альбоме, заключенном в драгоценный ларец, были рисунки Виктора Васнецова, Аполлинария Васнецова, Сергея Коровина, Константина Коровина, Поленовой и мой. Альбом произвел самое лучшее впечатление.

Так кончилось пышное, трагическое торжество коронации последнего правителя Российского Государства — Императора Николая II. Впереди предстояло новое, тоже плохо удавшееся торжество — открытие Всероссийской Нижегородской выставки.

В Нижнем, как и на всех выставках в мире, ко дню открытия не было ничего готово. Императорская чета въезжала в Нижний при страшном урагане, наделавшем много бед на выставке. Старания Витте и Саввы Ивановича Мамонтова успехом не увенчались.

Художественный отдел был слабый. Мои картины — «Сергий с медведем», «Под благовест» и эскизы висели неплохо. Лучшими экспонатами были Сапожниковы со своими парчами и шелком и Морозовы со своей мануфактурой.

У Саввы Ивановича Мамонтова на выставке произошло первое открытое разногласие с Витте[250]. Поводом к нему были декоративные панно Врубеля — «Принцесса Греза» и «Микула Селянинович». Обе вещи больших достоинств и размеров были забракованы Академической экспертной комиссией (ректором Беклемишевым и другими). Виктор Васнецов, бывший на вершине своей славы, спрошенный Витте на балу Генерал-губернатора о том, как он — Васнецов — смотрит и ценит панно Врубеля, ответил уклончиво, чем якобы утвердил в глазах Витте мнение Академической комиссии…

Судьба Врубеля была решена: панно в Художественный отдел на заготовленные места приняты не были. С. И. Мамонтов, оскорбленный этим, построил за свой счет особый павильон, где и были выставлены эти прекрасные вещи.

Из Нижнего я уехал в Уфу, а оттуда в Киев на торжества освящения Владимирского собора. Пережитое тогда передам с возможной точностью. Сделать это возможно, так как сохранился ряд писем того времени к отцу, где все происходившее описано подробно, «документально».

Освящение Владимирского собора было не только «местным» событием, оно приняло размеры торжества Всероссийского. Прибытие Царской фамилии придало этому торжеству особый блеск.

Освящение Владимирского собора

Я писал тогда под первым впечатлением отцу, что этот день был одним из самых светлых и незабываемых дней в моей жизни…

19 августа 1896 года была первая Всенощная в нашем Соборе.

Торжественная служба длилась четыре часа. Дивный хор Калишевского, сотни огней, впервые зажженных перед образами, над которыми когда-то мечтал, в которых осталась частица себя… Все это волновало до слез. Вспоминалось в эти минуты все лучшее в жизни — люди, события, свое счастье. Все, все поднималось на поверхность сознания, будило сердце, призывало его восторженно вторить событию.

Я горячо, искренне, со слезами мысленно благодарил Бога за то, что Он дал мне дожить до этого дня — это была лучшая награда, о которой я мечтал… Воспоминания об этом дне будут сиять особым блеском до конца дней моих.

Особенно памятен первый удар колокола в нашем соборе ко Всенощной. Что был за дивный момент! С этого момента Собор перестал быть нашей «мастерской», мы — художники — перестали в нем быть хозяевами. Он стал Храмом. Православным храмом, через который потом прошли сотни тысяч людей со своими радостями, скорбями, с праздным любопытством, с интересом к искусству, к нам — художникам. Он стал Всероссийским достоянием. А мы — художники, в продолжение ряда лет так в нем обжившиеся, отошли на задний план…

Вот этот дивный Благовест в большой колокол тогда и вещал нам об этом и многом другом. — Сердце трепетно забилось. Совершилось давно жданное.

Митрополичья служба была торжественна. От Всенощной мы с В. М. Васнецовым ушли усталые, но счастливые. Что-то готовит нам завтрашний день?..

Настал и он — 20 августа 1896 года. Поднялись мы чуть свет (до сна ли было?). Начали готовиться, снаряжаться. Надели фраки и, как именинники, отправились в Собор.

Собор выглядел нарядным. Золотые главы его блестели на солнце. Кругом разбит сквер, в нем масса цветов. Толпится всюду народ, — а мы идем себе, как ни в чем не бывало.

У нас пропускные билеты. Показали — впустили. Там уже был народ, все — самая избранная публика. Скромно заняли мы места позади справа. Стоим. Народ все прибывает.

Приехал Генерал-губернатор. Начала собираться Царская фамилия. Вот Великий Князь Владимир Александрович, такой великолепный, красивый, породистый. С ним Великая Княгиня Мария Павловна. — Входит старик-фельдмаршал Михаил Николаевич. — Оба Великих Князя в полной парадной форме, с Андреем Первозванным через плечо. Полон Собор народа. Каких мундиров, лент, дамских туалетов не было тут. А у нас где-то там копошится, что все эти важные господа и великолепные дамы все же пришли и на нас посмотреть, что мы тут «натворили»? Посмотреть, что там про этих Киевских художников кричат. А мы вот тут стоим в сторонке, и ни гу-гу…

Все напряженно ждали, когда заслышится снаружи бурное «ура». С минуты на минуту ждали прибытия Государя и Императрицы.

Вот входит еще один. Какой у него значительный и необычайный вид. Скромный мундир, однако через плечо «Андрей Первозванный». Прибывший медленно, тихо-тихо, но с громадным внутренним достоинством, проходит. У него высокая, сухая фигура. Лицо незабываемое, тоже сухое, бледное. Один он такой, сказал бы я, — одинокий он. На глазах большие с черной широкой оправой очки… Кто это?

И тут же кругом шёпот: «Победоносцев, Победоносцев»… Да! Это он, это знаменитый обер-Прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев, как называли его хулители, — Торквемада[251]. Это один из немногих подлинно исторических лиц последних трех Царствований, носитель огромной идеи «Самодержавия», ее апологет, идеалист самый высокий и… скептик.

Драма его в том, что его идеализм, как и он сам, был разъедаем скептицизмом. В него как-то попала — как? откуда? смертоносная бацилла русского интеллигента — «скептицизм». Разница была только та, что «интеллигент» в среднем был не сильно умен, а он — Константин Петрович был человек огромного Государственного ума.

Чего только не мог вместить этот ум! Тут и ночные, до утра, беседы с Достоевским, жаркие — до рассвета — споры с «безбожником» В. В. Розановым… Ум огромный, пытливый, и ум, повторяю, отравленный самым безнадежным скептицизмом, и тут же единая, непреклонная воля и неумолимые действия. Фигура эта на фоне разложения огромного сословия интеллигентского класса стояла одинокой и трагической. Вот этот-то человек и прошел сейчас мимо нас так медленно, медленно в первые ряды собравшихся, туда, где должны были стать Государь с Государыней и где уже стояли Великие Князья.

Еще мгновение и в открытые настежь двери послышалось потрясающее «ура» и колокольный звон. — К собору подъехал Государь. Еще минута, и он вошел (сейчас же после Победоносцева), такой молодой, такой скромный, с глазами газели и такой беспомощный…

В нем все было, но не было и тени правителя России, вершителя ее воли, ее деяний, ее «так я хочу»… О, это ни в какой мере не был «Самодержец», диктатор.

Государь был в Преображенском парадном полковничьем мундире с «Андреем Первозванным» через плечо. С ним вошла Императрица, тогда такая молодая великолепная красавица с английским типом лица. Она была роскошно одета и была прекрасна…