317
В заборной щели солнышка кусок —
В заборной щели солнышка кусок —Стихов веретено, влюбленности исток,И мертвых кашек в воздухе дымок…Оранжевый сентябрь плетет земле венок.
Предзимняя душа, как тундровый олень,Стремится к полюсу, где льдов седая лень,Где ледовитый дуб возносит сполох-сень,И эскимоска-ночь укачивает день.
В моржовой зыбке светлое дитяДо мамушки — зари прикурнуло, грустя…Позёмок-дед, ягельником хрустя,За чумом бродит, ежась и кряхтя.
Душа-олень летит в алмаз и лед,Где время с гарпуном, миров стерляжий ход,Чтобы закликать май, гусиный перелет,И в поле, как стихи, суслонный хоровод.
В заборной щели солнечный глазокГлядит в овраг души, где слезка-ручеекЗвенит украдкою меж галек — серых строк,Что умерла любовь и нежный май истек.
318
МАТЬ
Она родила десятерыхКраснозубых, ярых сынов;В материнских косах седыхСвященный сумрак лесов:
Под елью старый Велес,Пшено и сыр на костре,И замша тюркских небес,Как щит в голубом серебре.
Поет заклятья шаман,Над жертвой кудрявится дым…Родительский талисманВ ученую лупу незрим.
И мамин еловый духГербарий не полонит…Люблю величавых старухВ чьих шалях шумы ракит.
Чьи губы умели разжечьВ мужчине медвежий жар,Отгулы монгольских сечИ смертный пляс янычар.
Старушья злая любовьДурманнее белены,Салоп и с проседью бровьТаят цареградские сны.
В Софию въехал Мурат,И Влахерн — пристанище змей,Могуч, боговидящ и свят,Я сын сорока матерей.
И сорок титанов-отцов,Как глыбу, тесали меня.Придите из певчих сосцовОтпить грозового огня!
319
Строгоновские иконы —
Строгоновские иконы —Самоцветный, мужицкий рай;Не зовите нас в Вашингтоны,В смертоносный, железный край.
Не обертывайте в манишкиС газетным хитрым листом,По звенящей, тонкой наслышкеМы Предвечное узнаем.
И когда златится солома,Оперяются озима,Мы в черте алмазной, мы дома,У живых истоков ума.
Самоцветны умные хляби —Непомерность ангельских глаз…Караван к Запечной КаабеПривезет виссон и атлас.
Нарядяся в пламя и розы,В Строгоновское письмо,Мы глухие смерчи и грозыЗапряжем в земное ярмо.
Отдохнет многоскорбный сивка,От зубастых ножниц — овца,Брызнет солнечная наливкаИз небесного погребца.
Захмелеют камни и люди,Кедр и кукуший лен,И восплачет с главой на блюдеПлясея Кровавых Времен.
Огневые рощи — иконыВосшумят: «се Жених грядет»…Не зовите нас в ВашингтоныПод губительный молот бед!
320
Узорные шаровары
Узорные шароварыВольготней потных, кузнечных…Воронье да злые пожарыНа полях родимых запечных.
Черепа по гулким печуркам,В закомарах лешачий пляс,Ускакал за моря каурка,Добрый волк и друг-китоврас.
Лучше вихорь, песни Чарджуев,На пути верблюжий костяк;Мы борцы, Есенин и Клюев,За ковригу возносим стяг,
За цветы в ушах у малайца,За кобылий сладкий удой,Голубка и ржаного зайцаНам испек Микула родной.
Оттого на песенной кровлеВоркование голубей,Мы — Исавы, в словесной ловлеОбросли землей до грудей.
И в земле наших книг страницы,Запятые — медвежий след,Не свивают гнезд жаро-птицыПо анчарным дебрям газет.
На узорчатых шароварахПрикурнуть ли маховику?Лишь пучина из глубей ярыхВыплескивает строку.
321
Маяковскому грезится гудок над Зимним,
Маяковскому грезится гудок над Зимним,А мне журавлиный перелет и кот на лежанке.Брат мой несчастный, будь гостеприимным:За окном лесные сумерки, совиные зарянки!
Тебе ненавистна моя рубаха,Распутинские сапоги с набором,В них жаворонки и грусть монахаО белых птицах над морским простором.
В каблуке в моем терем кащеев,Соловей-разбойник поныне, —Проедет ли Маркони, Менделеев,Всяк оставит свой мозг на тыне.
Всякий станет песней в ночевке,Под свист костра, над излучиной сивой;Заблудиться в моей поддевке«Изобразительным искусствам» не диво.
В ней двенадцать швов, как в году високосном,Солноповороты, голубые пролетья,На опушке по сафьяновым соснамПрыгают дятлы и белки — столетья.
Иглокожим, головоногим претит смоль и черника,Тетеревиные токи в дремучих строчках,Свете Тихий от народного ликаОпочил на моих запятых и точках.
Простой как мычание, и облаком в штанах казинетовыхНе станет Россия, так вещает Изба.От мереж осетровых и кетовыхВсплески рифм и стихов ворожба.
Песнотворцу ль радеть о кранах подъемных,Прикармливать воронов — стоны молота?Только в думах поддонных, в сердечных домнахВыплавится жизни багряное золото.
322
Блузник, сапожным ножом
Блузник, сапожным ножомРаздирающий лик Мадонны, —Это в тумане ночномДостоевского крик бездонный.
И ныряет, аукает крик —Черноперый, колдующий петел,Неневестной Матери ликПредстает нерушимо светел.
Безобиден горлинка-ножВ золотой коврижной потребе.Колосится зарная рожьНа валдайском, ямщицком небе.
И звенит Достоевского больБубенцом плакучим, поддужным…Глядь, кабацкая русская гольКак Мадонна, в венце жемчужном!
Только буйственна львенок-брада,Ястребята — всезрящие очи…Стали камни, огонь и водаДо пурпуровых сказок охочи.
И волхвующий сказочник я,На устах огневейные страны…Достоевского боль, как ладья,Уплывает в ночные туманы.
323
Повешенным вниз головою
Повешенным вниз головоюКосматые снятся шатрыИ племя с безвестной молвоюУ аспидно-синей горы.
Там девушка тигру услада,И отрок геенски двууд.Захлестнутым за ноги надоОтлить из кровинок сосуд.
В нем влага желёз, сочленений,И с семенем клей позвонков…Отрадны казненному сениНезыблемых горных шатров.
Смертельно пеньковой тропоюДостичь материнской груди…Повешенных вниз головоюТрещоткою рифм не буди.
324
У вечерни два человека –
У вечерни два человека —Поп да сторож в чуйке заплатанной.На пороге железного векаСтою, мертвец неоплаканный.
Бог мой, с пузом распоротым,Выдал миру тайны сердечные;Дароносица распластана молотом,Ощипаны гуси — серафимы млечные.
Расстреляны цветики на проталинкахИ мамины спицы-кудесницы…Снегурка в шубейке и валенкахХнычет у облачной лестницы.
Войти бы в Божью стряпущую,Где месяц — калач анисовый…Слезинка над жизненной пущеюРасцветет, как сад барбарисовый.
Спицы мамины свяжут Нетленное —Чулки для мира голопятого,И братина — море струнно-пенноеВыплеснет Садко богатого.
Выстроит Садко Избу соборную,Подружит Верхарна с КривополеновойИ обрядит Ливерпуль, Каабу узорнуюВ каргопольскую рубаху с пряжкой эбеновой.
325