Сказать, что жизнь потеряла для него смысл, было нельзя, потому что, получая много денег, он зачем-то копил их, вероятно надеясь на какие-то изменения в своей судьбе. Но откуда они могли прийти, эти изменения, не знал сам Господь Бог.
Итак, он шел по ночному городу без всякого страха, заботясь о том, чтобы точно и быстро выполнить приказание Дорона. Он понимал, что случилось что-то сверхисключительное, если генерал в собственном доме не может говорить вслух, но не хотел и не умел связывать неприятности шефа с отключением электроэнергии во всем городе, с погруженными в темноту улицами с вспыхнувшими, как эпидемия, грабежами, с хаосом, который подкрадывался к его стране огромными шагами. У него была цель, четкая и ясная, и он шел к своей цели, как амок, не способный сбиться с пути, как бы и кто бы его ни сбивал.
…Гард спал без сновидений — вероятно, потому, что у него были крепкие нервы, хотя и очень нервная работа. Еще покойный учитель Гарда, небезызвестный Альфред-дав-Купер, говорил: «Сыщику по горло хватает реальных кошмаров, чтобы еще видеть их во сне!»
В прихожей маленькой квартирки Гарда, состоящей всего из трех комнат, стоял упакованный чемодан, который оставалось только взять в руки, чтобы выкинуть из головы всякие мысли о службе, заботах и кошмарах. Все, что делал Гард, он делал обстоятельно, и потому он предпочел заранее уложить чемодан, хотя утром у него было бы достаточно времени до самолета. Билет был в кармане, такси подали бы точно в указанное время, а спать позже семи утра Гард все равно не мог, даже если ложился глубокой ночью.
«Ах, черт возьми! — подумал он за минуту до того, как заснуть. — Черт возьми, дождался-таки первого дня отпуска!..» — и блаженство, разлившись по всему телу, окончательно освободило Гарда от служебных дум. Когда он погасил свет и закрыл глаза, ему тут же замерещилось море, и аккуратная вилла на самом берегу, и безмятежность, и счастье неведения, и желанность безделья.
Проснулся он от осторожного стука в дверь и тут же понял, что проснулся: во сне ему никто постучать не мог, так как Гард не знал, что такое сновидения. Он прислушался. Стояла мертвая тишина, и первой мыслью его было: «Неужели служба?» — хотя странно, что посыльный стучит в дверь, вместо того чтобы позвонить. Померещилось? Увы, всегда, когда мы только произносим это слово, все стуки немедленно повторяются, чтобы услышавший их мог сказать сам себе: «Нет, не померещилось».
«И вряд ли со службы», — еще подумал Гард, поскольку в полицейском управлении прекрасно знали его телефон.
Он дернул шнурок бра, но свет почему-то не зажегся. Тогда он встал, ощупью добрался до выключателя, но лампа под потолком все равно не зажглась. А стук уже стал более резким и настойчивым.
Тогда Гард достал из письменного стола браунинг, набросил на плечи халат, сунул оружие в карман и уже перед тем, как двинуться к двери, глянул на фосфоресцирующие стрелки часов. У Гарда давно выработалась привычка смотреть на часы всякий раз, когда он просыпался ночью: а вдруг потом для кого-нибудь это окажется важным, и когда тебя спросят, что было в три часа ночи, когда ты проснулся, и ты ответишь, что ничего не было, кроме тишины, кто-то сделает вывод, что убийство произошло не в это время, а раньше или позже, и это поможет уличить убийцу.
Итак, часы показывали начало четвертого. Гард подошел к дверям и повернул замок. Спрашивать «кто там?» было бессмысленно. Грабители обычно не стучат, а открывают дверь отмычкой. Убийцы стреляют в окна, а достать окно гардовской квартиры, находящееся на втором этаже, им ничего не стоило, если взобраться на любое из трех деревьев, растущих прямо перед домом. Полиция была Гарду не страшна, друзьям он был всегда рад, а просители так поздно не приходят по пустякам. Наконец, на случай ошибки в кармане халата лежал браунинг, пользоваться которым Гард умел.
Дверь открылась, в переднюю стремительно вошел человек, быстро произнес: «Закройте дверь, пожалуйста» — и щелкнул фонариком, направив его не на Гарда, а на свое лицо.
— Я Дитрих, секретарь Дорона. Простите за беспокойство, Гард. У меня поручение от генерала.
— К сожалению, — сказал Гард, — в квартире перегорели пробки…
— Вы ошибаетесь, — прервал его Дитрих. — Электричество выключено везде.
— Вот как?!
— Гард, Дорон хочет вас видеть.
Комиссар полиции ничего не ответил, а лишь молча взял Дитриха под руку и провел в гостиную. Фонарь, который Гард взял из рук Дитриха, осветил кресло.
— Присядьте, мне неловко говорить с вами в таком виде.
Через три минуты, наскоро одевшись. Гард вошел в комнату к Дитриху. Сев в кресло напротив, он прикрыл глаза и произнес:
— Так я вас слушаю, Дитрих.
— Я уже сказал, комиссар, — повторил Дитрих, — генерал…
— Он не мог прислать за мной хотя бы завтра днем?
— Вероятно, нет.
— Очень жаль, — сказал Гард. — Завтра днем я был бы отсюда очень далеко…
Дитрих не оценил шутки и серьезно сказал:
— Я думаю, Гард, мне пришлось бы ехать за вами даже на край света. Как я понял, вы так нужны Дорону, что мне ведено без вас не возвращаться.
Гард закурил предложенную Дитрихом сигарету и задумался. Было похоже на то, что отпуск повисает на волоске: от Дорона пока еще никто не получал пятиминутных заданий, если они не сводились к производству одиночного выстрела из-за угла.
— Хорошо, — сказал Гард. — Мне нужно переодеться. Мое управление не должно знать об этой встрече?
— Нет, — коротко ответил Дитрих.
— Отлично, — сказал Гард.
В спальне, где он переоделся, все осталось нетронутым — ни раскрытая постель, ни пижама, небрежно брошенная на спинку стула, ни теплые ночные тапочки, стоящие у кровати. Ко всему прочему Гард быстро написал на листке бумаги: «3:15 ночи. Дитрих от Дорона. Иду» — и сунул его под подушку. Когда имеешь дело с людьми типа Дорона, предосторожность необходима.
Еще через минуту они молча шагали по темному городу. За все время пути и даже тогда, когда Дитрих привел Гарда в парк, открыл колодец, а затем провожал до самого бункера, комиссар не задал ни одного вопроса, прекрасно понимая, что с ответами все равно придется подождать до встречи с Дороном.
Генерал ждал их в бункере, стоя на середине крохотного кабинета, скопированного с того большого, в котором Гарду уже приходилось бывать.
— Я рад, — сказал Дорон, движением руки приглашая Гарда сесть в кресло. — Я рад. — Он помолчал, затем кивком отпустил Дитриха и неожиданно для Гарда сказал: — Я буду играть с вами в открытую. Это тоже маневр, но я хочу одного: поймите, Гард, что откровенность с вами — моя единственно выигрышная тактика.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});